– Мукомол Мюллер. Ты подверг сомнению решение земного суда. Так пусть решение примет Божий суд! Достань камень из котла.

– Я? Но почему? Пусть это сделает Шнайдер. Это его свинья…

– Не нам, христианам, подвергать сомнению Божий суд. За это полагается еще один штраф, но я сейчас в добром расположении духа и могу простить твое невежество. Ты готов?

– Я… я… – мукомол в ужасе попятился, но за его спиной уже стояли приставы. Подхватив подсудимого под мышки, они подтолкнули его вплотную к котлу, и один из них попытался силой воткнуть его руку в кипящую воду.

– Стойте. Я сам!

Мюллер отодвинул приставов в стороны, подошел к котлу вплотную, засучил на тунике правый рукав и медленно повел руку к еще булькающей воде. Зрители замерли.

– Смотри, смотри, – шептал Гогенфауер, но Клаус и без того с ужасом впитывал в себя детали происходящего, казалось, каждой клеточкой тела, словно это он сам был на месте мукомола. В первый год его ученичества у Магнуса он налетел на котел с только что вскипевшей похлебкой, и ожог на бедре две недели не давал ему спать. С тех пор он вообще старался держаться от кухни как можно дальше. А здесь в кипяток надо было залезть добровольно…

Мюллер вдруг отвел руку назад, и Клаус, вздрогнув всем телом, невольно повторил его движение. Мюллер откатал завернутый рукав обратно, и Клаус прикоснулся к рукаву, как бы желая убедиться, что его рука по-прежнему закрыта одеждой. И когда рука мукомола стремительно метнулась в котел и тут же вылетела наружу с зажатым в пальцах камнем, его голос присоединился к победному кличу Мюллера, соединяясь с воплем восторженных зрителей. В тот же миг пристав обмотал ошпаренную руку подсудимого льняной тканью. И вновь трижды простучал по полу посох магистра.

– Всем тихо! – воззвал старший пристав. – Слово высокому суду.

– Граждане Риги! – магистр с высоты помоста обозрел почтительно внимающих ему зрителей и еще раз ударил посохом. – Вверенной мне властью повелеваю присутствующим здесь в споре мукомолу Мюллеру и портному Шнайдеру явиться в суд через три дня для вынесения окончательного приговора по провидению Божьего суда. Если ладонь Мюллера будет покрыта волдырями – виновен он. Если нет – отвечать за содеянное будет Шнайдер. Виновный внесет в пользу другого три солида и два солида судебной пошлины. Суд по делу Шнайдер против Мюллера закончен.

Магистр опустился в кресло и по залу разнесся приглушенный гул голосов. Гогенфауер довольно подтолкнул Клауса под бок:

– Ну как тебе? Видел, как скривилось лицо мукомола? Готов поставить пять пфеннигов, что волдыри будут. Ты чего такой бледный? Не хочешь делать ставку на это? Ничего, подождем, сейчас будет еще одно дело.

– А если бы Мюллер не нарушил процедуру? Тогда засовывать руку в котел пришлось бы Шнайдеру?

Гогенфауер равнодушно пожал плечами.

– Только Господу Богу известно, какое решение примет суд. К ответу могли привлечь корову мукомола. Или свинью портного. На прошлой неделе казнили собаку бондаря, покусавшую жену сапожных дел мастера. Это было не самое забавное зрелище.

Клаус еле заметно кивнул и уставился на вновь обращающегося к зрителям пристава.

– Во имя закона и справедливости. Слушается дело о наследстве. Братья Вернеры против Клауса из рода Крафтов!

– Клянусь на Святом Евангелии говорить только правду. Вверяю себя и судьбу свою в руки высокого суда – и пусть победит правда!

Произнеся клятву, один из братьев Вернеров занял место на площадке перед креслом судьи и начал пространный рассказ о давней дружбе с Магнусом. Время от времени он вскидывал руки к потолку, словно призывая изображенного на фреске ангела в свидетели. Он рассказал, как помог мяснику с выбором места для дома, когда тот только прибыл в Ригу, как поддержал его советом и ссудил деньгами для начала дела, как крепла их дружба и как Магнус после смерти жены несколько раз говорил, что нет у него ближе друга и что, если с ним что-то случится, все свое имущество он оставит только братьям Вернерам. Близнец бросил уничижительный взгляд в сторону Клауса и прерывающимся, как от подступивших к горлу рыданий, голосом заявил, что у него сердце обливается кровью, когда он видит, как бездумно и расточительно распоряжается имуществом мастера самопровозглашенный наследник, а к концу речи и вовсе пустил скупую мужскую слезу. Часть зрителей сочувственно загудела. Гогенфауер изумленно посмотрел на Клауса.

– Я и не знал, что ты будешь сегодня ответчиком! Как тебя угораздило связаться с этими сутягами? Братья опасные люди, от них лучше держаться подальше. Не поддавайся. Не забудь правильно обратиться к суду. Главное, держись уверенно. И не соглашайся на Божий суд. Но главное – правильно обратись к суду.

– Прошу высокий суд достойно наказать самозванца и присудить имущество покойного Магнуса мне и моему брату как истинным наследникам и распорядителям воли безвременно и неведомым нам образом ушедшего мастера, тело которого так и не было найдено. Думаю, к этому вполне мог приложить руку его подмастерье, возмечтавший занять место своего хозяина. Я закончил.

– Браво! – не сдержался судья. – Ваше ораторское мастерство оттачивается с каждым разом. Но суд оценивает не красоту речи, а изыскивает единую и непреложную истину. Давайте выслушаем ответчика.

– Клаус из рода Крафтов! – выкрикнул старший пристав.

Щеки Клауса пылали праведным огнем, душа была переполнена яростью. Его слегка покачивало, перед глазами ходили красные круги. Он подошел к столику с лежащей на нем толстой книгой с глубоко вдавленным в переплет обложки крестом, прикоснулся к нему кончиками пальцев и, с трудом припоминая заученные слова, выдавил клятву и фразу о том, что вверяет себя в руки высокого суда. После чего надолго замолчал, мучительно пытаясь вспомнить, что еще он должен сказать, чтобы соблюсти необходимую форму речи. Он был не из тех, кто лезет за словом в карман, с кем бы ни приходилось общаться, но никогда еще ему не приходилось делать это так, публично. В зале повисло напряженное молчание. Клаус открывал рот, но, как у рыбы в воде, звуки не прорывались наружу. Его мечта, самая его жизнь рассыпалась на глазах. Что, если в этом и есть непреодолимая грань между сословиями, между теми, кто владеет и правит, и теми, кто им прислуживает в обмен на жалкие крохи. Что, если сам Бог лишил его сейчас дара речи, чтобы умерить его гордыню и вернуть на предначертанное ему место. Он бросил затравленный взгляд в сторону скамьи, на которой сидел его несостоявшийся отныне новый друг, и увидел, как Гогенфауер отчаянно вытягивает вперед губы, едва слышно выдыхая какое-то слово, и скорей угадал, чем услышал первый звук.

– Что ж, – развел руками судья, – раз ответчику сказать нечего…

– Пусть! – выплеснулось вдруг из Клауса. – Пусть победит правда, ваша честь! Правда! А не гнусная ложь, которую изложил сейчас перед вами неуважаемый мной господин Вернер! Я пять долгих лет верой и правдой служил мастеру Магнусу. Я начал с ученика и дошел до звания старшего подмастерья. Мастер Магнус научил меня всему. Он был для меня как отец родной, а ко мне он относился как к сыну, которого не смогла принести ему его покойная супруга. Мастер Магнус сам нашел для меня мою жену Марту, за что я ему буду вечно благодарен, и мы стали для него второй семьей. Он доверял мне полностью, и я знаю все о его жизни. Моя Марта подтвердит в любой момент, что именно нам он обещал оставить свое состояние, как принято среди мастеров. Нам и Святой церкви. Сам его преосвященство и владыка Ливонии знает об этом! Сейчас моя жена Марта ожидает рождения моего первенца и потому не могла прийти со мной на заседание суда, чтобы самой подтвердить это. А этот лжец, – Клаус ткнул пальцем в сторону Вернера, – мог знать мастера Магнуса, весь город знал его и покупал у нас самое отборное мясо, рыбу и даже муку, но никогда он не был ему другом, не приходил к нему в дом, потому как мастер Магнус был осторожным человеком, разбирался в людях, никогда не впустил бы к себе известного лжеца и обманщика. Я все сказал и вверяю себя в руки высокого суда.