Повернувшись на голос, Клаус узнал широко улыбающегося судовладельца Гогенфауера. Он покинул группу купцов, с которыми перед тем оживленно беседовал, и подошел к Клаусу вплотную.

– Надеюсь, вы не забыли о моем приглашении. Моя супруга уже спрашивала о вас. Не ожидал увидеть вас здесь. Но вы правы – это занимательное зрелище, жаль пропускать такое. Занимательное и поучительное.

– Я не совсем…

– Только здесь узнаешь обо всем, что происходит в городе. И какие страсти! Ярче зрелища невозможно представить.

– Да, конечно, только… – промямлил Клаус, и, к великому облегчению, увидел, что дверь перед ним открылась настежь, появившийся в ее проеме пристав отодвинул перекрывающий проход столик и громогласно пригласил почтенную публику проследовать за ним.

– Ну же, – нетерпеливо подтолкнул Гогенфауер, – быстрей, займем лучшие места.

Подчиняясь судовладельцу, Клаус вошел в большую, украшенную фресками комнату, в центре которой на низком деревянном помосте стояло резное кресло со скамеечкой для ног, перпендикулярно которому ближе к стенам разместились две низкие скамьи. Гогенфауер, не мешкая, уселся на одну из них и потянул Клауса за собой. Те, кому не досталось места на скамьях, встали за спинами сидящих. Помещение заполнялось быстро. Наконец младший пристав, по-прежнему не отрываясь от пергамента, решительно остановил поток пытающихся проникнуть внутрь. Почти тотчас отворилась малозаметная дверь в противоположной части комнаты, из нее к центру зала прошествовал старший пристав и призвал к тишине.

– Достопочтенные граждане! Во имя закона и справедливости суд Риги рассмотрит сегодня имущественные тяжбы. Готовы ли вы принять решение суда как единое и неизбежное?

– Готовы, да уж начинай, – неразборчиво пронеслось по рядам собравшихся, но старший пристав, даже не пытаясь сделать вид, что вслушивается в людскую разноголосицу, повернулся лицом к двери, через которую перед тем вошел сам, и провозгласил:

– Граждане Риги готовы!

– Суд готов! – прозвучало в ответ, и в зал вошел магистр. Обычно он носил на поясе короткий меч в покрытых узорчатыми серебряными нашлепками ножнах, но на этот раз вместо него поверх просторной пурпурной накидки с шеи на толстой серебряной цепи свисал большой крест, а левая рука сжимала окантованный серебряной вязью посох. Магистр опустился в кресло на помосте. Приставы заняли места по обеим сторонам кресла, а младший из них вновь развернул пергамент и прокричал:

– Высокий суд вызывает истца – портной Шнайдер против мукомола Мюллера.

Не все присутствующие столпились за спинами сидящих на скамейках. Две маленькие группки людей сгрудились в дальних углах помещения. После слов пристава в их рядах возникло шевеление, и в центр зала были исторгнуты два человека. Мюллера Клаус знал. Месяца не прошло с тех пор, как мукомол за бесценок привез на склад Магнуса – теперь его склад! – шесть мешков подмоченной муки, которую Магнус успешно перепродал в монастырь. Голова Мюллера была понуро опущена, пальцы рук беспокойно перебирали концы кожаного пояса. Некрашеная льняная туника плотно обтягивала мощные плечи и выпуклую грудь мастерового. Шнайдер был на голову ниже. Высоко вздернутый подбородок портного выпячивал вызывающе застывшее узкое лицо с тонким, увенчанным горбинкой носом. Его тощее тело было недвижным, но руки, казалось, жили отдельной от хозяина жизнью: они подергивались в плечах, раскачивались, сгибались и разгибались в локтях, как у деревянной куклы с дергающим за нужные ниточки кукловодом.

– Сообщи суду, что привело тебя сюда, – потребовал старший пристав. – Говори четко и по сути, с уважением к суду и жителям Риги.

Портной вздрогнул, подошел к столику рядом с креслом судьи, положил руку на Евангелие и произнес клятву о том, что каждое его слово будет непреложной правдой. Потом повернулся лицом к мукомолу и выставил в сторону соперника указательный палец.

– Вверяю себя и свою судьбу в руки высокого суда против моего соседа и мерзопакостного человека Мюллера за его злодеяния, достойные самого сурового осуждения. Его дом стоит бок о бок с моим, я построил его три года назад на свободном месте и по праву надеялся, что любой, кто поселится рядом со мной, станет добрым соседом. Когда дом начал строить Мюллер, он решил, что у него все должно быть больше, чем у меня. Его стены выше моих. Но и этого ему показалось мало, и он привез землю, чтобы его двор тоже стоял выше моего. Неделю назад был ливень, его земля надавила на мой забор и сломала его. Поправить забор небольшой убыток, и я не стал бы беспокоить высокий суд по этому поводу. Но, когда меня не было дома, корова из его двора прошла через пролом и вытоптала мой огород. И я прошу высокий суд заставить этого мерзавца возместить мне убытки и выплатить три солида.

– Что? Три солида?! – Мюллер шагнул вперед и ткнул портного в грудь пальцем так, что тот отскочил на несколько шагов и едва не налетел на сидящего Клауса. – Еще вчера этот сквалыга говорил о двух солидах. Забор обрушился, потому что землю под ним подрыла свинья Шнайдера! Мало того, из-за нее у меня подмокли три мешка муки, это я понес убытки и требую их мне возместить!

Старший присяжный, повинуясь жесту магистра, вышел вперед и встал между враждующими соседями лицом к мукомолу.

– Ты нарушил регламент суда.

– Что я нарушил?

Гогенфауер, не сдержавшись, толкнул Клауса в плечо и горячо зашептал на ухо:

– Он еще спрашивает! Теперь ему конец.

– За то, что толкнул? – уточнил Клаус.

– Он заговорил без разрешения суда и даже не сказал, что вверяет себя в его руки. Это все. Если только…

Три звучных удара посоха о каменный пол прервали судовладельца. Магистр поднялся с кресла-трона и, вытянув посох в сторону мукомола, изрек:

– Доводы уважаемого бюргера Шнайдера кажутся суду основательными. За неуважение к суду мельник Мюллер должен внести в казну магистрата два солида, а еще три отдать по требованию Шнайдера.

– Но у меня нет таких денег! Видит Бог, – Мюллер воздел руки к небу, призывая Его в свидетели своей неплатежеспособности. – Даже если я продам весь мой товар. И Шнайдер нанес мне урон больше, чем я ему. Это несправедливо!

– Он прав! – поддержал кто-то из сторонников мельника, и зрители одобрительно загудели. – Портной сам виноват. Верно. Пусть он ответит.

И вновь трижды прозвучали удары посоха, призывая к тишине. Старший пристав повернулся в сторону толпы, выискивая лица недовольных, а магистр возвысил голос:

– Только суд определяет, виновен стоящий перед его лицом или нет. Но я, как судья, не хочу оставлять сомнений в сердцах моих сограждан. Пусть исход дела решит Божий суд!

– Верно, верно! – поддержала толпа.

– Я ждал этого, – довольно потирая руки, сказал Гогенфауер. – Иначе сюда не стоило приходить.

– Что это значит?

– Сейчас увидишь.

По сигналу магистра задняя дверь распахнулась, и приставы втащили в центр комнаты котел на железной подставке с длинными ручками для переноски. Один из приставов поднял крышку. Из только что снятого с огня котла густо повалил пар. Лицо мукомола побледнело. Пристав выставил на всеобщее обозрение зажатый в ладони плоский камень и бросил его в кипяток. Магистр поднялся с кресла: