– Так сразу и не придумаешь. Очень неожиданно все это.

– Самое простое, – Литвинов смотрел на меня с большим сочувствием, – сказать о женихе. Мол, в России вас ждет любимый человек…

Между тем отъезд советской делегации в Великобританию все откладывался. Англичане, большие любители бюрократической казуистики, то определяли ее статус: дипломатическая? военная? общественная? – то договаривались о самолете: пассажирский лайнер или бомбардировщик? – то ждали подходящей погоды, которая к концу октября становилась переменчивой.

Госпожа Рузвельт была в курсе этих приготовлений.

Когда дату согласовали – 1 ноября 1942 года, она пригласила нас на прощальный ужин в Белый дом. Там первая леди каждому вручила подарки. Прежде всего, свою большую фотографию в черном вечернем платье на фоне портрета президента и с дарственной надписью в верхнем правом углу. Кроме фотографии, мы получили красочные альбомы с видами Вашингтона и Нью-Йорка, книги, разного вида и размера коробки с сувенирами. Мне досталось на одну коробку больше. Элеонора, улыбнувшись, сказала, что это американские джентльмены, очарованные моей внешностью, решили преподнести мне кое-какую бижутерию. Открывать коробки прямо за столом, сервированным к ужину, никому в голову не пришло. Прислуга сложила их в бумажные пакеты и отнесла в машину.

Лишь очутившись в своей комнате, я взялась рассматривать подарки, из любопытства первой открыла коробку, оклеенную цветной тканью. Там лежали бриллиантовые, оправленные в золото, совершенно роскошные изделия: колье, два браслета, брошь и перстень. К ним прилагался чек из ювелирного магазина на восемь тысяч долларов, ибо при таможенном осмотре возможны всякие вопросы. Под колье я нашла небольшую фотографию Уильяма Патрика. На ее обороте он написал: «My darling, we will meet! To Luidmila with great love from W.P. Jonson»[32].

Но больше я не видела господина Джонсона. Его замечательный подарок я привезла в Москву и спрятала подальше. В нашей столице, в других городах мира мне потом доводилось бывать на торжественных приемах, носить красивые вечерние платья, к которым вполне бы подошли эти бриллиантовые украшения. Однако я никогда их не надевала, никому не показывала. Они оставались в моем доме как память о поездке в США, об американском джентльмене, взрастившем в своем сердце странное, необъяснимое чувство.

Совсем иначе сложились наши отношения с Элеонорой Рузвельт.

В Англии, в ноябре 1942 года мы увиделись снова. Она прилетала на Первый Всемирный конгресс молодежи, где наша студенческая делегация тоже присутствовала. Немного времени прошло после победы над фашистской Германией, как с легкой руки убежденного и злобного врага Советской России премьер-министра Соединенного Королевства Уинстона Леонарда Спенсера-Черчилля началась «холодная война». Ни президент США Франклин Делано Рузвельт, который умер в апреле 1945 года, ни его супруга к этому были непричастны. Элеонора лишилась своего прежнего, весьма значительного влияния на политику, но, будучи человеком демократических убеждений, продолжала широкую общественную и благотворительную деятельность.

Мы переписывались, сообщали друг другу семейные новости, обменивались впечатлениями об интересных литературных новинках, договаривались о поездках на международные конгрессы, посвященные борьбе за мир. По моему приглашению госпожа Рузвельт посещала нашу страну дважды: в 1957 и в 1958 годах. Мы много времени провели в Москве, вместе ездили в Ленинград, где побывали на театральных спектаклях, посетили Эрмитаж и Русский музей, Петергоф, Гатчину, Царское Село. Элеонора принялась хлопотать о том, чтобы состоялся мой ответный визит в США. Однако Госдепартамент (видимо, вспомнив мои пылкие речи на митингах в 1942 году) не дал на то разрешения.

Вот одно из писем госпожи Рузвельт:

«November 4, 1957.

My dear Luidmila,

I was very glad to get your letter and I want to thank you warmly for the photographs.

You were good of sending me the photographs and I am happy to have them as a souvenir of our most pleasant reunion in Moscow.

Since my return I have spoken often of your warm welcome and the kindness you showed me. Trude and Joe Lash were delighted to hear we had met and they join me in sending you many warm messages.

I hope you will be able to visit us here soon again.

With deep appreciation and my good wishes,

Very cordially yours, Eleanor Roosvelt».

«Ноябрь, 4, 1957.

Моя дорогая Людмила,

я была очень рада получить ваше письмо, и я хочу тепло поблагодарить вас за фотографии.

Вы были очень добры, послав мне фотографии, и я счастлива иметь их как память о нашей очень приятной дружеской встрече в Москве.

С тех пор, как я вернулась, я часто говорю о вашем теплом гостеприимстве и доброте, которые вы оказали мне. Труда и Джой Лаш[33] с удовольствием услышали, что мы встречались, и они присоединяются ко мне, посылая вам много теплых пожеланий.

Я надеюсь, вы сможете скоро посетить нас снова.

С глубокой признательностью и моими добрыми пожеланиями,

Сердечно ваша, Элеонора Рузвельт»[34].

В вечернем сумраке четырехмоторный бомбардировщик «Liberater B-24» («Освободитель») походил на огромную рыбину, вытащенную на берег. Толстым своим брюхом он как будто лежал на земле. Такое впечатление возникало из-за трех его шасси со слишком короткими стойками. Одно располагалось под фюзеляжем спереди, два других – под крыльями, достигавшими более тридцати метров в длину. Правда, застекленный нос со стволами пулеметов придавал самолету грозный вид. Пулеметы находились и на верху, сразу за кабиной летчика и штурмана.

Однако бомбардировщик сейчас готовился не к боевому вылету. На тележке, подвезенной авиамеханиками к многотонной крылатой громадине, лежали не бомбы, а чемоданы, ящики, корзины. Это было наше имущество, в основном – подарки от союзников. Ничего не скажешь, число мест увеличилось больше, чем в два раза. Солдаты ловко забросили вещи в открытый бомбовый люк, затем створки его закрылись.

Члены советской студенческой делегации, одетые, как авиаторы, в меховые комбинезоны, перчатки, унты и летные шлемофоны, поднялись по алюминиевой лесенке вместе с экипажем в самолет, но устроились не в кабине, а в грузовом отсеке, соединенном с боевым. Никакого комфорта для пассажиров там не предусматривалось. Вместо кресел вдоль бортов стояли довольно узкие жесткие лавки. Сидеть на них – неудобно, лежать – трудно. Иллюминаторы отсутствовали. Лишь несколько электрических лампочек под потолком рассеивали слабый свет.