Его пальцы скользят по груди Эмико, ниже, по животу, мягко скользят между ног, потом глубже. Она рада, что все идет так гладко, что сейчас он познает ее; льнет к Андерсону-саме — их губы находят друг друга — и на время совершенно забывает, что ее называют пружинщицей и дергунчиком, на мгновение чувствует себя настоящим человеком, растворяется в прикосновениях, в спокойствии исполнения долга и удовольствия.

Но после слияния вновь накатывает уныние.

Андерсон-сама заботливо приносит утомленной девушке стакан прохладной воды, обнаженным ложится чуть поодаль, чтобы не греть и без того разгоряченное тело, и спрашивает:

— Что случилось?

Эмико старательно изображает всем довольного Нового человека.

— Ничего. Ничего, что можно было бы изменить. — Говорить о своих нуждах почти невозможно, противоестественно, сенсей Мидзуми за такое, пожалуй, побила бы.

Андерсон-сама смотрит на нее нежно — слишком нежно для того, чье тело исполосовано шрамами. Эмико знает наизусть каждый загадочный и грозный след на этой бледной коже: тот, морщинками, на груди, видимо, от лезвий пружинного пистолета, на плече, похоже, от мачете, а те, что на спине, явно оставлены кнутом. Только об одном, на шее, ей известно наверняка — этот был получен на фабрике.

— Так в чем же дело? — Андерсон-сама осторожно трогает ее.

Эмико откатывается в сторону и, с трудом перебарывая смущение, говорит:

— Белые кители… Они никогда не позволят мне покинуть город. А еще Райли-сан платит за меня теперь очень большие взятки и тоже ни за что не отпустит.

Андерсон-сама молчит. Слышно лишь, как дышит — тихо и ровно. Эмико уже готова сгореть от стыда.

«Глупая пружинщица. Радуйся тому, что тебе дают сейчас».

Повисает долгая пауза. Наконец он спрашивает:

— Думаешь, Райли не убедить? Все-таки деловой человек.

Эмико прислушивается к его дыханию — может, он хочет купить ей свободу? Будь Андерсон-сама японцем, такое молчание можно было бы понять как осторожное предложение.

— Не знаю. Райли-сан любит деньги. И еще, по-моему, любит смотреть, как я мучаюсь.

Она выжидает, ловит любой намек на ход его мыслей, но Андерсон-сама больше ни о чем не спрашивает, и догадка остается догадкой. Эмико чувствует жар его тела совсем близко. Он хочет услышать еще что-то? Если не отвечает человек воспитанный — это равнозначно пощечине, однако гайдзинам чужды такие тонкости.

Эмико собирается с духом — заложенные генами, вбитые муштрой непреложные законы душат ее слова — и, превозмогая унижение и собачью покорность, продолжает:

— Я теперь живу прямо в баре. Райли-сан платит за меня взятки втрое больше прежних — и кителям, и другим барам, но не знаю, сколько еще продержусь там. Похоже, места мне скоро не будет.

— А ты… — Он нерешительно замолкает. — Ты могла бы жить здесь.

Сердце Эмико бьется быстрее.

— Боюсь, Райли-сан узнает.

— На таких, как он, есть методы.

— Ты можешь освободить меня от него?

— Вряд ли мне хватит денег тебя выкупить.

Надежды Эмико разбиты, но Андерсон-сама продолжает:

— Сейчас очень неспокойно, я не стал бы злить Райли и вот так просто уводить тебя — он же нашлет сюда белых кителей, это слишком большой риск. А вот разрешить тебе спать здесь — такое можно устроить. Ему самому так будет меньше риска.

— Но разве тогда не возникнет проблем у тебя? Кители тоже не любят фарангов. Ты очень рискуешь. «Помоги мне сбежать отсюда, помоги найти деревни Новых людей, помоги, прошу». Я смогу сама уйти на север… если расплачусь с Райли-саном.

Андерсон-сама нежно привлекает податливую Эмико к себе.

— Немного же ты желаешь, — говорит он и медленно, задумчиво проводит пальцами по ее животу. — Нас ждут большие перемены. А может, и вас, пружинщиков. — Потом добавляет таинственно: — Белые кители и их законы — это не навсегда.

Эмико молит о спасении, а в ответ получает какие-то сказки.

«Радуйся, жадная девчонка, благодари за то, что уже имеешь», — думает она, скрывая разочарование, но в голосе сквозит досада.

— Я — пружинщица. Ничего не изменится, нас всегда будут презирать.

Усмехнувшись, он прижимает Эмико к себе.

— Ты уверена? — Андерсон, касаясь губами ее уха, заговорщически шепчет: — Помолись своему чеширьему богу — бакэнэко, и, как знать, может, я смогу дать тебе кое-что получше деревни в джунглях. Немного удачи — и будет тебе целый город.

Эмико отстраняется и грустно говорит:

— Я понимаю, что ты не можешь изменить мою судьбу. Но хотя бы не береди душу.

В ответ Андерсон-сама только хохочет.

Хок Сен притаился в улочке, идущей вдоль промышленной зоны фарангов. Уже ночь, но кители повсюду. Куда ни поверни — оцепления и белые формы. Ожидая разрешения на разгрузку, у набережных замерли парусники. В самом районе на каждом углу стоят министерские и разворачивают всех — рабочих, хозяев, владельцев магазинчиков. Пропускают только жителей соседних домов.

Хок Сен, у которого из документов — один желтый билет, полдня пробирался через город в обход постов. Маи очень не хватает — с парой молодых глаз и ушей было спокойнее, без нее он сидит в провонявшем мочой углу среди чеширов, глядит, как кители проверяют бумаги очередного прохожего, и клянет обстоятельства, отрезавшие его от «Спринглайфа». Стоило действовать смелее, рискнуть всем и вскрыть сейф, пока имелась возможность, но сейчас уже поздно, сейчас министерские контролируют каждый дюйм в городе и их самые ценные жертвы — желтобилетники. Они с удовольствием проверяют свои дубинки на китайских головах, учат уму-разуму. Если бы не авторитет Навозного царя, уже давно вырезали бы все население башен. Для министерства природы желтобилетники — та же эпидемия. Кители убили бы всех китайцев до последнего, потом сделали бы кхраб и извинились перед Дитя-королевой за излишнее усердие, но только в таком порядке.

Какая-то девушка показывает патрулю документы, проходит через оцепление и исчезает в переулках промышленного района. Цель так мучительно близка и так невыносимо недоступна.

Если подумать, то и к лучшему, что фабрику закрыли — так всем безопасней. Если бы не содержимое сейфа, Хок Сен сам сообщил бы о заражении и раз и навсегда покончил с этим, тамади, местом, но его манят документы, запертые в железном шкафу где-то над ядовитыми испарениями водорослевых резервуаров.

Старик готов от отчаяния рвать на себе последние волосы.

Он глядит на патруль, мысленно приказывает кителям уйти, посмотреть в другую сторону, молит Гуанинь и золотого толстяка Будая об удаче. Достать бы планы, получить поддержку Навозного царя, и такие откроются возможности, такая будет жизнь… Хок Сен снова станет делать подношения предкам, может, заведет жену, и даже сына, передаст ему свое имя. А может…