— Представь себе, — сказал я, — что ты маг-волшебник и тебе дается право совершить три любых чуда. Настройся, соберись с мыслями — и твори!

— А зачем?

— Неужто тебе не интересно помечтать?

— Дак ведь не исполнится.

— А вдруг?

Андрей задумался. Я с любопытством ждал, пытаясь угадать диапазон его желаний: вероятно, от немедленного освобождения из колонии до всеобщего мира на земле?

— Тэ-э-эк, — сказал Андрей. — Три чуда, говорите? Любых? — Я сделал царский жест, означающий: чего душе угодно. Его глаза немного ожили, потом в них появилось нечто плотоядное, и он потер руки. — Значит, так. Перво-наперво, я хочу полное государственное обеспечение до конца жизни: чтоб квартира, чтоб деньги, дача, машина — чтоб все!

— Работать при этом?

— Вы что?!

Я выглядел, наверное, большим чудаком, но не унимался:

— Тогда, может учиться?

— Чему? Как тратить деньги? Ну, вы и скажете…

— Понял. Переходи ко второму чуду.

— Второе… — Он сделал интригующую паузу. — Пусть будет долговечье!

— Прекрасно. Кому, если не секрет?

— Как кому? Разве другим тоже можно? — Я пожал плечами, боясь спугнуть его бушующий эгоизм: мол, ты волшебник, тебе и решать. И Андрей решил: — Тогда еще бабе Ане: живи сколько хочешь!

— А матери с отцом? — спросил я, но он не слушал вопроса.

— Над третьим чудом, — сказал Андрей, — буду думать. А то еще прогадаю.

— Я спрашиваю, отцу бы с матерью дал долговечье?

Он вновь «не услышал».

— Третьим чудом будет — встретить хорошую девушку!

— Ну вот и прогадал, — сказал я. — И так встретишь.

— Ой ли? — произнес Андрей с далеко не юношескими интонациями в голосе. — Разве отец мою мать «встретил»? А баба Аня тоже, по-вашему, «встретила»? Алкоголика-то? Не, тут без чуда не обойтись, уж я-то знаю!..

По-видимому, нет нужды подробно расшифровывать всю нашу беседу. И без того понятно: в три «чуда» Андрей ухитрился вложить и яростный эгоизм, и трезвый расчет, преобладающий над эмоциями, и ограниченность мечты, и свою психологию типичного потребителя, при этом незаурядный жизненный опыт с привкусом горечи, и даже оплатил векселя, предъявленные ему в свое время родителями. К моменту нашей встречи он уже год сидел в колонии. Я думал, новая жизнь успела хоть «разбавить» старые представления, чуть изменить прежние взгляды, но нет, заложенное еще в семье оказалось крепким и устойчивым.

Но более всего меня поразил вывод, с предельной отчетливостью вытекающий из второго «чуда» Андрея Малахова: Роман Сергеевич и Зинаида Ильинична воспитали в своем доме  ч у ж о г о  для себя ребенка, не пожелавшего им не то чтобы вечной, но даже долгой жизни. Это обстоятельство показалось мне особенно опасным, и не только для Малаховых.

Поясню свою мысль. У психологов существует понятие «фрустрация». Им обозначают, если по-научному, насильственное размыкание цепи «цель — желание» или «цель — результат», после чего у личности, чья «цепь» оказалась разомкнутой, возникает психический стресс, резко изменяется эмоциональное состояние, что может привести к агрессивным действиям со стороны этой личности. Проще сказать, если человек чего-то хочет, а ему не дают, запрещают или мешают достичь желаемого, он не в силах перестать желать — и потому не гарантирует окружающих от своей бурной реакции. Добавлю, что фрустрация более характерна для детей, нежели для взрослых, поскольку именно в детском возрасте труднее отказаться от чего-либо и труднее сдерживать эмоции; кроме того, именно дети испытывают основной «шквал запретов»: этого нельзя, туда не ходи, того не смей, делай так, ешь то-то и прочее. Когда не только запрет, но даже желание навязывается ребенку извне, действительно можно «озвереть»!

Ученые установили — что очень для нас с вами важно — одну потрясающую особенность, свойственную ребенку. Если его желания блокируются посторонними людьми — учителем, прохожим, представителем власти или дворником, ответная реакция направляется только на этих конкретных людей: на учителя, милиционера, дворника или прохожего. Но если запрет исходит от отца с матерью, отрицательные эмоции легко переносятся ребенком с родителей на соседей по дому, на дворовую компанию, на кого угодно, в том числе на целые общественные институты: на школу, милицию, пионерлагерь. Как справедливо замечают психологи, необходимо строго разграничивать идущее от возраста и идущее от различного рода антиобщественных влияний; это невероятное свойство детей — «от возраста».

Добавьте к сказанному, что агрессия, явившаяся результатом фрустрации, не обязательно выходит наружу немедленно, она может часами, неделями, месяцами и даже годами накапливаться, как энергия в аккумуляторе, а потом, и не всегда по значительному поводу, вдруг «разрядиться» в любой из перечисленных выше адресов и в самой разной форме: в виде ухода из школы, попойки, бродяжничества или хулиганского поступка, мотивы которого мы часто ищем днем с огнем, а найти не можем.

Вы понимаете, как опасен для общества этот начиненный «семейным» порохом подросток, превратившийся в бомбу замедленного действия? Вот почему многие специалисты стоят на той точке зрения, что нужно любыми средствами предупреждать фрустрацию, создающую благоприятный психологический фон для совершения антиобщественных поступков. Как предупреждать? Очень «просто»: воспитывать детей в атмосфере, где запреты основаны не на авторитете силы или угрозы, а на убеждении, уговоре, пожелании, где царствует разрешение, где подросток ни в чем грубо не ограничивается, где родители приемлют и любят своих детей независимо от того, как они себя ведут. Иной читатель, конечно, возразит: «Им только разреши, они на головах ходить будут!» Но если говорить серьезно, этот довод обывательский, он не годится в споре с наукой. Создать «терпимую личность», то есть такую, которую мы «терпим» в процессе воспитания, не так уж глупо, если исходить из зла, которое этим предотвращается. Известный всему миру доктор Спок предлагал свою «систему позволительности», полагая, что это все же выгоднее обществу, чем любой другой вариант.

Однако дело здесь не в научных дискуссиях, которые мы оставим специалистам, а в констатации факта: фрустрация существует, она опасна. Сказав так, мы вернемся к нашему герою и с сожалением убедимся, что судьба Андрея Малахова оказалась осложненной еще одним серьезным обстоятельством, не будь которого он, возможно, мало отличался бы от своих сверстников, тоже подвластных фрустрации, но, слава богу, не попавших в тюрьму. Я имею в виду так называемый «дефицит защиты», который постоянно, с самого раннего детства, испытывал Андрей, будучи  ч у ж и м  в родном доме. Его отец с матерью, равнодушные и холодные, да к тому же еще с головой ушедшие в свои проблемы и заботы, никогда не торопились к сыну на помощь ни в физическом, ни в моральном смысле слова. Андрей мог кричать на улице, когда его били соседские ребята, мог, вернувшись из школы, рыдать, когда его не приняли в пионеры, — ни мать,