Андрея, Евдокию Федоровну, а ровно через неделю, Восьмого марта, явилась в школу с букетиком цветов и с милой улыбкой поздравила педагога с «праздничком», на что та сказала: «Да вы, Зинаида Ильинична, чистый хамелеон!» Оба факта произошли на глазах у парня, но Андрею до такой степени все это было безразлично, что он не удосужился даже узнать значение слова «хамелеон». Зинаида Ильинична так часто лицемерила в присутствии сына, что его даже не трогали ее горькие слезы и переживания, когда они были настоящими: он просто не знал, насколько они искренни.

И получалось так, что мать жила своей жизнью, отец своей, а сын тоже своей, совершенно от них независимой, и все они не были связаны друг с другом душевным контактом. Что может больше калечить человека, чем жизнь под одной крышей с самыми родными по крови людьми как с чужими! Мне даже показалось, что Андрей, не уважающий ни отца, ни мать, испытывал какое-то садистское удовольствие, когда ему удавалось поставить родителей в положение людей глупых и многого не понимающих. Как-то Андрей спросил у Зинаиды Ильиничны, что такое «бой», это было при гостях, за обеденным столом. Зинаида Ильинична, не подозревая подвоха, ответила: «Когда война, ну и сражаются два противника…» Он громко захохотал, торжествуя, потому что имел в виду английское «бой», в переводе означающее «мальчик».

Она писала ему в колонию письма. Одно начиналось довольно известным стихотворным эпиграфом: «Я долго читаю адрес на белом конверте письма, я долго гляжу на буквы, ведь ты их писал для меня, ведь все нераскрытые письма таят в себе лучший ответ, и радостно сердцу от слова, которого, может быть, нет…» Я, грешным делом, не сумел разобраться в тайнописи ее слов и мыслей, но, по крайней мере, мне было ясно, что Зинаиде Ильиничне плохо, что она страдает, ее горе «сочится» из эпиграфа, — впрочем, именно это не задевало и не трогало Андрея. «Хотите, — сказал он, — я прочитаю вам письмо? Только сам, можно?» И начал вслух, «с выражением», косо поглядывая на меня: «Сыночек мой, дорогой! — было сразу после стихов. — Помни, что всякий труд облагораживает человека, и трудись не покладая рук. Слушайся воспитателей, они очень хорошие люди, ведь ты знаешь: в нашей стране плохих не бывает. И обязательно приобщайся к общественной работе…» Тут он не выдержал и, глядя на мое сосредоточенное лицо, в голос расхохотался: мол, неужели я не понимаю теперь, что имела в виду мать, говоря о «нераскрытых письмах, таящих в себе лучший ответ» и намекая на радость от «слова, которого, может быть, нет»? Боже, она и здесь доставала его своими лицемерными проповедями — лицемерными и потому, что сама в них не верила, и потому, что они были рассчитаны вовсе не на Андрея, а на его начальство, вынужденное по службе читать родительские письма, допуская при этом, что Андрей поймет ее «тонкий ход», но уверенная, что он останется ее союзником. Она и здесь, таким образом, продолжала формировать из него личность безнравственную!

На что, собственно, надеялись Малаховы? — спрашиваю я сам себя, потому что задавать этот вопрос им бессмысленно. На то, что Андрей глух и слеп? Или что он полный кретин, не способный ни в чем разобраться? Или они полагали, что яд, впитанный сыном в детстве, с годами вытравится из его души, но с помощью чего, каких очистительных средств? Или они нарочно калечили Андрея, но тогда зачем рожали его, будучи людьми психически нормальными? Или им просто некогда было заниматься сыном, а потому безразлично, что он о них подумает, какие сделает выводы и каким в итоге станет?

И все же я далек от мысли делать элементарный вывод о  п р я м о й  зависимости между преступным поведением Андрея Малахова и таким вот родительским воспитанием. Зависимость эта сложна, запутанна, чаще косвенна и, к слову сказать, совсем не обязательна: мы знаем немало отличных молодых людей, выросших и на более жесткой почве — рядом с родительским алкоголизмом, тупым невежеством, откровенным развратом и уже готовой преступностью. А здесь, как ни говорите, все же было подобие «нормальной» жизни, ведь во всех официальных инстанциях семья Малаховых считалась  б л а г о п о л у ч н о й, причем в какие-то моменты она действительно была таковой. Лишь из-за вынужденной концентрации нами родительских пороков — вынужденной потому, что мы находимся в состоянии поиска, а для выводов нужен не факт, а сумма фактов, — семья выглядит зловещим отравителем Андрея, хотя на самом деле он получал отраву капля по капле и далеко не ежедневно… Я говорю, таким образом, о другом: когда все причины сойдутся, свяжутся в один узел и придет время спросить, г д е  б ы л и  и  к у д а  с м о т р е л и  родители Андрея, мы, надеюсь, избежим этого наивного вопроса, поскольку теперь знаем, к а к и е  они у него.

Зеркальное отражение. Говорят, дети «цветы жизни», но говорят еще, что они и «зеркало». Мы попробуем рассмотреть ситуацию, сложившуюся в семье Малаховых, исходя из этой простой сентенции.

Начну с того, что Андрей «цветком» никогда не был ни для отца, ни для матери, а разве что для бабушки Анны Егоровны, которая называла его не иначе как Розочкой, была очень добрым человеком, но, к сожалению, со своим четырехклассным образованием терялась в обществе «культурных» родителей Андрея и была лишена ими права голоса.

Вопрос о том, каким и чьим «зеркалом» был наш герой, нуждается в более глубоком осмыслении.

Известно, что детские проблемы нельзя трактовать как чисто детские, потому что на самом деле они есть проблемы взрослые, но как бы переданные потомкам «для исполнения». Возьмите в качестве примера знаменитую формулу: «Пусть дети живут лучше нас!», которая кажется нам естественной, хотя нередко реализуется так, что калечит детей, вырабатывая у них потребительское отношение к жизни. Кто придумал эту формулу? Мы, взрослые, но жить по ней, со всеми вытекающими из этого «детскими» проблемами, заставляем наше потомство. Еще Ф. Достоевский писал, что «высочайшая любовь к ближнему есть в то же время и величайший эгоизм» — разве не так? А что остается детям? Они по праву и по обязанности, к счастью или к несчастью, но становятся прямыми наследниками как наших добродетелей, так и наших пороков.

Я скоро обнаружил у Андрея «родительские интонации». Его мировоззрение представляло собой «коктейль» из отцовского и материнского, его ценностные ориентации корнями уходили в типично «малаховское», и он почти так же относился к деньгам, вещам и людям, как его родители. Роман Сергеевич однажды провозгласил такой житейский принцип: «Работа должна быть чистой, а зарплата большой!» Дело, конечно, не в словах, которые могли быть сказаны в шутку,