Полыхающее лицо приблизилось, и Аксель шепнул своим нормальным голосом, который он держал, должно быть, под языком, как таблетку:

— Не принимай близко к сердцу. Мне просто нравится всё это себе воображать. Конечно, при любом раскладе я оставлю тебя в живых. Может, отправлю в ссылку, чтобы никто об этом не узнал.

Хохотом меня вышвырнуло из повозки, прямо к ногами непривязанной Цирели, которая бесцельно шаталась по лагерю, а теперь обнюхивала мои уши. Аудиенция была окончена.

Почти все последующие дни я проводил с Лушей. В приюте меня считали последним раздолбаем, особенно друзья, но кое-кто из воспитателей знал о том, о чём я сам начал догадываться только год или полтора года назад. Я очень упорный. И вряд ли слово «упорный» значит только лишь настойчивый. Даже, скорее, не значит. Я не настойчивый, но я могу долго ходить вокруг да около, отыскивая оптимальное решение.

Я изучал кошачьи повадки и кошачий характер, который оказался вовсе не скучный и проявлял себя всё время с разных сторон, и к концу недели мог, наверное, уже сам написать о кошках небольшую книгу. Тоненькую, но всё же книгу.

Если собаки привязываются к людям (Мышик, должно быть, связал свою судьбу со мной ещё тогда, когда только-только прозревшим щенком тыкался носом в ноги бегающих туда и сюда мальчишек; мои ноги, видимо, пахли вкуснее других; возможно, потому, что больше всех потели и сулили приключения, отличные от чёрно-белых собачьих снов в конуре; и то, что сейчас он позволяет себе вилять хвостом перед Акселем, ничего не значит — я-то по-прежнему рядом), кошки привязываются к чему-то, что не торопится меняться у них на глазах. Кошки, они такие, любят постоянство. Ну, я имею в виду современных кошек, которые предпочитают мягкость кресла мелочной охоте на насекомых и азарту схватки с зазевавшимся голубем. И Луна среди них, должно быть, считается гурманкой, потому что совмещает уют с бродячим образом жизни. Она ни с кем не конфликтует, но новых кошек и котов сразу ставит в подчинённое положение, так суровая императрица подпускает к себе фаворитов — и в то же время держит их на расстоянии.

Пока я ковырялся в прошлом кошки, передо мной всплывали, словно обломки кораблекрушения, факты из прошлого других персонажей нашего шапито.

— Ты уже залез в подноготную Луши, а ведь ещё не знаешь, как мы встретили Костика, — говорит Аксель.

Мы на очередной остановке, гигантская наковальня автобуса дымится в сумерках, остывая после рабочего дня. Ночь тёплая и душистая; мы расположились между фургонами и развели из сушняка небольшой костёр. Марина и Джагит ушли спать, Костин голос доносился из звериного фургона, где он шутливо выспрашивал у тигра, как у того прошёл день.

— Знаю. Он мне рассказывал.

— Вот негодяй, — по-доброму ворчит Капитан.

Анна пихает меня локтем под рёбра. Наклоняется к самому уху и шепчет:

— Попроси тебе её рассказать.

— Вообще-то, я бы не отказался послушать, — неловко говорю я, и повторяю, видя, что на лице Акселя уже успело возникнуть отсутствующее выражение. — Ещё раз послушать.

Тонкой палочкой он размешивал в костерке отгоревшую труху, и искры ткались в воздухе в рубиновые ожерелья.

— Что?

— Историю про Костю.

— А! Мы чуть было не взяли в труппу вместо него двух карликов.

Анна подмигивает мне, в то время как Аксель, сверкая лукавой улыбкой, начинает рассказ. Я думаю, что Анна и Аксель похожи на двух карточных игроков, каждый со своим тузом в рукаве.

* * *

— Это же рыцарский фестиваль. Здесь должны быть шуты.

Аксель оглядывался с таким видом, будто бы ожидал увидеть марширующих к нему со всех сторон гномов в цветастых колпаках.

Анна напомнила:

— Мы здесь сами немножко в качестве шутов.

На самом деле, и рыцарей-то здесь было не то, чтобы много. Куда больше людей в тёмных очках, орущих детей, женщин в цветастых тряпках. Стены замка, грандиозный остов цвета мокрого известняка, возвышается прямо впереди. Если обойти его с какой-нибудь стороны и продраться через кусты ежевики, переплётшиеся с колючей проволокой, можно увидеть коросту в виде гор мусора. Складывалось впечатление, что приступы на этот замок отбивали, скидывая на врагов тонны обёрток от шоколада, пустых пивных бутылок, консервных банок, опутывая их гирляндами туалетной бумаги и бог его знает какой ещё дрянью. На месте осаждающих любой нормальный человек от такой варварской защиты плюнул бы, и ушёл вешаться в ближайшие сосновые рощи. Но замок всё-таки был взят, о чём свидетельствовали выбитые ворота и изрядная дыра в стене.

Воины в засаленных, ржавых кольчугах маршируют туда и сюда по полю между замком и палаточным городком, стоят с точно таким же, как и семь сотен лет назад, скучающим видом на стенах, опираясь на копья. В первый и второй день фестиваля, где бы не появился такой вот удалый молодец, его всегда окружают вспышки фотокамер и желающие сфотографироваться.

С гиканьем проносится конница из двух всадников; из-под стёганных жилетов у них выглядывают джинсы, а в стременах — берцы. Анна подпрыгивает на месте и машет рукой, в то же время насмешливо фыркая над их нарядом.

Они с Аксом принарядились к выходу в свет как могли. Цветастые шаровары и расстёгнутая рубашка делали Капитана похожим на пришельца из далёкой аравийской страны, а Анна, оставшись в привычных кедах, джинсах и майке, распустила волосы, и этого было вполне достаточно, чтобы привлечь целый рой завистливых и восхищённых взглядов. Джагит остался сторожить пожитки. Впрочем, настоящий пришелец из южной страны и не рвался на люди.

— А правда, вы приехали в карете? — спрашивает у Анны какая-то малышка.

Девушка нагибается к ней и треплет по голове. Отвечает по-испански:

— Мы не рыцари. Мы просто так одеты. На самом деле, мы — цирк. Как клоуны и акробаты, только лучше.

— Похожа, — шепчет чадо, услышав в звонкой речи Анны что-то своё. — А ты пришла из Нарнии? Из шкафа?

Анна выпрямилась и хлопнула в ладоши.

— Мы сделаем всё, что ты только захочешь, детка. Хочешь, фокусы, хочешь, театральное представление. Только звери у нас все маленькие. И медведей нет.

«Карету», после того, как она с триумфом проехала по фестивальному замку, целясь в городские ворота, водворили на автостоянку из-за её противоречивого вида. Две лошади, самодельная оглобля, прицепной дом на колёсах и держащееся каким-то чудом и четырьмя не слишком надёжными болтами автомобильное кресло для кучера на крыше.

— Это машина, — наперебой уверяли по-русски два милиционера.

— Это телега! — повторяла Анна то на испанском, то на польском, то, в порыве отчаяния, на немецком или английском. — Ка-ре-та! Цок-цок, лошади!

— Это самолёт, — скромно и насмешливо бубнил рядом Аксель на английском с таким страшным акцентом, что никто бы в мире, наверное, не понял, что это за язык.