— Всё ещё Австрия, — восклицает Мара, когда обогнавший нас автобус срывает со знака покровы темноты. — «Утценайх», написано там. Это община принадлежит Австрии. Я же говорила!

— Опять же, это может быть туристический автобус, — вкрадчивым голосом говорит Анна.

Марина обижена, она злится на себя и на свою глупость.

Чтобы как-то прервать бессмысленный спор, я указываю пальцем на висящую на стене в глубине повозки карту. Окошко открыто, шторки подняты, и из недр передвижного дома пахнет уютом.

— Кому вообще взбрело в голову делить мир на цвета?

— Это долгая история, — басит, переполошив нас, как стайку воробьёв, из повозки Джагит. — За каждым цветом стоит долгая история. Кровавая история. Это интересно, и это страшно, когда ты знаешь подробности.

Он вздыхает, будто бы про себя, и продолжает вполголоса:

— Кофейная башка уже почти разложилась. А мира всё нет….

Мы молчали. Мы не знали, как на это реагировать.

— Кофейная что? — спросила шёпотом Марина, и заглянула в свой чай.

— Башня? Башка? Бабка? — твердила Анна, будто перебирая чётки.

…Их вопрос так и остался без ответа.

Впереди Костя включал поворотник, и медленно съезжал на грунтовую дорогу. Она могла вести вглубь полей, могла заворачивать в лес. В большинстве своём справа и слева от шоссе были частные владения, и шлагбаумы грозили нам своими красными полосами. Но Костя всегда умел находить тропы, которые никем и ничем не охранялись.

Мы въехали в лесной массив и на первой же встреченной полянке решили переночевать. Шоссе гудело невдалеке басовой гитарной струной.

Костя заглушал двигатель. Фыркали лошади, мотала головой, требуя расчесать ей на ночь гриву, Цирель. Мы высыпали наружу весёлой гурьбой, чтобы поскорее осмотреться и поглядеть, получится ли развести костёр.

— Никак не привыкну, — негодовал Костя, — что кто-то может запретить мне развести огонь там, где я захочу. В Советском Союзе ты можешь не только развести костёр, но и спалить весь лес целиком. Всё-таки западные страны — это удивительный мир.

Аксель махнул рукой:

— Разводите, где хотите. Кому понадобится среди ночи шастать по лесам и ловить каких-то метафизических нарушителей? Костя правильно говорит: никому из этих удивительных людей не придёт в голову развести костёр в лесу. Поэтому их и не ловят.

И правда, суровый дядя с назидательно выставленным указательным пальцем ни разу не появился.

Поздними вечерами, такими как сегодня, мы разыгрывали друг для друга коротенькие сценки. Реквизита краковского Волшебника из Башни с нами не было, поэтому на плечах Акселя можно было увидеть красное одеяло, которое Костя перед этим муторно искал среди вещей, а на голове Анны — мою рубашку, завязанную так, что свешивающийся рукав напоминал хобот слона. Что главнее не то, цветные листы в комиксах или чёрно-белые и хорошо ли художник владеет кистью, а сюжет и герои, которых смог выдумать писатель, я сообразил ещё в приюте.

Сюжеты пьесок были великолепны. Все их сочинили когда-то Аксель и Анна, и с тех пор они кочевали из одной ночи в другую, будто созвездия, которые вновь и вновь зажигались на небосводе, но каждый раз получались разные. Здесь не было места скучности и заученности ролей, которую видишь в глазах актёров в плохих фильмах по телевизору. Или в передаче «Театр для вас», где почему-то молодых Ромэо и Джульетту всегда играют старики и старухи.

Вообще-то, стариками и старухами они казались, наверное, только мне. Может, они были не такими уж и старыми. Но я всё же считал, что Ромео и Джульетта должны быть чуть помоложе.

Краковское «Собрание зверей» с общего согласия включили в репертуар, но по ночам где-то между Словакией и Францией, к моему облегчению, звери не собирались, потому что не хватало костюмов.

Аксель заставлял репетировать меня тоже, и я, трясясь, заикаясь и забывая слова, старался отыграть сценку как можно лучше. Лучше всего получалась роль плутоватого дворового мальчишки, который строит козни главным героям из «Маленького путешествия в шляпе и без шляпы», или крошечного человечка из «Бобовой истории», хуже всего — полоумного из «Ведьминого супа». Чтобы изобразить полоумного, нужно обладать недюжинным умом. За всем этим я всегда забывал почувствовать волшебство, за которым так забавно наблюдать со стороны. Может, во мне его и не было, но та же Марина недоумённо разводила руками, когда я осторожно преподносил свои вопросы: «Ты играешь, будто… будто маленький ребёнок, который играет взаправду. Понимаешь?.. Что, не чувствуешь?», и только Аксель загадочно улыбался.

Больше всего я любил сидеть в зале, и любил, когда рядом находится кто-то ещё. Вроде Кости, или Марины, которая ни минуты не могла усидеть на месте, или Капитана, который наблюдал за своей труппой, будто султан за танцовщицами, или даже Джагита. Тогда мы могли перебрасываться шуточками, и я будто бы со стороны слышал свой смех, похожий на жужжание механизма детской игрушки.

Один раз артисты устроили представление для меня одного.

— Деньги собирать не нужно, поэтому просто сиди здесь и наблюдай, — сказал мне Аксель. — Можешь хлопать; только не слишком сильно, а то мы подумаем, что ты халтуришь.

И к концу представления я был утомлён постоянным, мучительным ожиданием того, что отблеск костра в окнах автобуса превратится в россыпь настоящих звёзд, в глаза, мерцающие во тьме, а хоровод теней станет чем-нибудь более реальным.

Со временем я стал подозревать, что в этих изломанных показах куда больше магии, чем я мог предположить. Магия забрала меня в себя, если можно так сказать, пустила за кулисы.

* * *

Мы едем на запад. Местность, гладкая как стол, плетёмся к горизонту. Сегодня еду рядом с Анной на козлах; задние ноги Марса взрывают неасфальтированную сельскую дорогу, и в глаза нам иногда летит земля.

Анна даёт мне подержать поводья, а сама рассказывает:

— Меня всю жизнь окружают проходимцы. Сначала отец. О, он был отличный человек. Мама меня бросила, а он нет, он воспитал. Буквально вытаскал на своей шее. Но, тем не менее, он тот ещё проходимец. Наверное, я дышу ими, проходимцами.

Девушка болтает в воздухе босыми ногами. На ней штаны, закатанные до колен, рубашка с длинными рукавами (всё-таки вечер выдался не из самых тёплых; когда мы встанем на ночлег и этот встречный ветер поутихнет, возможно будет теплее). Волосы забраны на затылке в пучок. Одна прядь выбилась из него, и Анна периодически заправляет её за ухо.

— Теперь мой дракон — Аксель, — продолжает она. — Когда-то был папа. Я немного по нему скучаю. Может, когда-нибудь заедем его проведать. Там очень жарко, и над морем летают альбатросы. Такие большие и белые, похожие на самолёты.

Я смотрю на круп лошади, вокруг которого вьются насекомые, и отщипываю кусочек за кусочком от курассана. (Воспользовавшись печью на гостином дворе крошечной деревушки, жавшейся к склонам гор и затерявшейся среди границ и народностей — думаю, жители каждый день спорили, к какой стране они принадлежат, а говорили они на трёх языках, — девушки испекли божественный курассан; огромный; когда его вынимали из печи, повидло в нём кипело, словно лава в проснувшимся вулкане).