— Ленни… — я моргаю, и наваждение пропадает, — нет ли у вас чего выпить? — Мы пережили ужасную ночь. Да и вам стоит немного выпить: мне кажется, вы едва держитесь на ногах.

— А ведь я не сразу понял, что вы целитель, Влад, — бормочет он. — Там, в баре. Не сразу догадался. Только потом, когда стрельба началась, а вы лишились парика, сообразил… — Ленни вскидывает голову. — Что? Вина? Пожалуй, найдется бутылка красного. Подождите минуточку, — и снова исчезает за дверью.

Иринка вертит пальцем у виска. Произносит одними губами: ч-о-к-н-у-т-ы-й.

Я подношу указательный палец к губам: т-с-с-с, г-л-у-п-а-я.

Иринка хмурится и тут же клюет носом, глаза ее слипаются.

— Вла-адька, зачем ты меня разбудил в такую рань? Спать хочу. Умру, если не лягу. Давай пойдем наверх? Мы выспимся, а потом будь что будет.

— Ириночка, я ведь просил…

Возвращается подавленный Ленни с тремя пузатыми кубками и бутылкой темного стекла. Себе и мне наливает доверху, Иринке — половину.

— Что за дискриминация? — вяло возмущается Иринка.

Ленни вопросительно смотрит на меня.

— Всё правильно, — успокаиваю я. Он ставит бутылку на стол и садится. Иринка ворчит под нос: «Спать не дают, говорить не велят, вино и то жалеют…»

Ленни удрученно глядит в одну точку, потирая виски:

— Но, может, правы охотники? Может, так и надо? Ведь не только врачуем мы. Что-то черное гнездится в душе, затопляет рассудок вспышками гнева, когда хочется крушить, бить, убивать… И у меня такое было, и у Ярослава, и господин Гашек не раз намекал.

Я бледнею и выдыхаю с присвистом. Ленни замечает это.

— С вами, значит, тоже?

— Возможно…

Убитая обезьянка… несчастный мальчишка в Лайф-сити… отстраненная злая радость… застывшее куском льда сердце… Тьма и провалы в памяти.

Я шарю за пазухой и достаю дневник. Он только и ждет, чтоб его раскрыли, готовый тотчас же дать и принять любые сведения. Открыв наобум, зачитываю:

— Калифорнийским учебным заведениям отослал письмо; в письме возмущался излишней калифорникацией и сетовал на малое количество учебных часов моего предмета. Предмет называется «Пастеризация внешневолновых процессов»… — кидаю дневник на стол. — Далее в том же духе. Вам это что-то напоминает?

— Как знакомо. Очень знакомо, — кивает Ленни. Накрывает дневник пухлой ладошкой, поглаживает. — Из нас трое вели записи, во всех сквозила явная чушь. Случалось, бред просачивался и в письма. Гашек, например, отправил жене письмо о выращивании яблок на Северном полюсе и затем божился, что никак не мог сочинить подобную белиберду, но почерк был его, его… Ярослав считает, это шифр. Кто-то пытается через нас самих поведать о…

— Человеке-тени, — я не спрашиваю — утверждаю.

Ленни опять вскакивает и начинает ходить кругами:

— Да не знаю я! Не знаю! Ярослав обратил внимание на разбросанные по дневнику цифры, комбинировал их так и сяк, пробуя сопоставить с записями. И вроде бы наткнулся на определенную зависимость. Сказал, что близок к разгадке, необходимо лишь составить верный ключ. Но что толку? Записи хранились в другом… убежище.

— И вчера…

— Да, Влад, вчера моих друзей повязали охотники. Ивана, Димитра и Ярослава, и остальных, их гнали из дома — как зверей! как рабов! Избивали прямо на улице и запихивали в фургон, связанных, с кляпами во рту… Целителей в стране больше нет. Кроме меня. И кроме вас, Влад.

— Как такое могло случиться?

— Предательство, — горько произносит Ленни. — А может, и нет. Информация имеет свойство просачиваться. Кто-то из соседей донес в полицию, те установили слежку, убедились, что мы и впрямь не те, за кого себя выдаем. Вовсе не христианская секта. Мы исправно платили налоги, давали взятки мэрии — всё чин по чину. Но кто-то заподозрил, решил проверить. Полиция… ладно, откупились бы. Но в городе расквартировался отряд охотников. Пришлые, с ними не договоришься. Чтоб им всем в бездну попадать! У мерзавцев прямо-таки нюх на целителей. Страшные люди. Они, как гончие собаки — жестокие, беспощадные. Цепные псы, палачи, людоеды! Вы бы видели, что они сделали с Иваном, с другими… А я… я ничего не мог, — Ленни рыдает, уткнувшись в ладони; плечи его трясутся, слова вылетают вместе с нездоровым кашлем. И ходули, тонкие ходули не выдерживают — треск похож на выстрел. Вскрикнув, толстяк валится на стол, где извивается перерубленным червем.

— Бедняга… — Иринка первой кидается к нему. Мы помогаем Ленни сесть в кресло, подливаем вина. Магистр безутешен, по толстым щекам текут слезы, капают на скатерть.

— Я не достоин жить… Я должен был умереть вместе с товарищами…

— Ленни, вам надо отдохнуть. Поспите немного.

— И правда… — всхлипывает он. — Пойдемте. Вы тоже отдохните, помойтесь… С горячей водой перебои, но пока есть — пользуйтесь. Выбирайте любую комнату, тут безопасно… Знаете, я рад, что нашел вас… — Ленни осушает полный кубок, и речь его становится невнятной: одни междометия, разбавленные длинными паузами и всхлипами. Мы провожаем его наверх, в скромно обставленную комнату. Ленни тяжело падает на диван, глаза у него пьяные-пьяные. — Оставь… те вно… — просит заплетающимся языком. — Я совршно разбит. Ночью држался, тперь — пфф… Прстите, не плучилось толком пговорить… — Магистр прикладывается к бутылке и в три глотка опустошает ее. — Я псплю, и тгда… Н-нт, вы не дмайте, Влд, мы не прстые мчтатели… не тлко мы… не только! У нас могущственные дрзья, чтб бороться со скврной… шахтры… реальная сила… ест срди них… да есть! люди отчаянные с… с… Мы отмстим… всм покажем… ба-бах! Наш-ши дрзья покажут им… именно покажут!.. Шахтрам тоже… тже надъели… убивцы… хотники… у них ест бйцы и м-много… они…

Бутылка выскальзывает из рук несчастного толстяка, а сам он храпит, уткнувшись в подлокотник. Я придвигаю к дивану кресло, чтобы Ленни случайно не упал, и мы выходим, аккуратно притворив дверь.

— Странный он, правда, Влад? Ты понял, что он хотел сказать? Я ничего не разобрала.

Мы лежим на кроватях в соседней комнате — Иринка у окна, я в дальнем углу — и обсуждаем Ленни.

— Просто ему страшно. Очень страшно, Иринка.

— А нам? За нами все охотятся, а мы только и делаем, что убегаем.

— И нам. Но мы-то привыкли. Нам не так страшно, как ему.

— Влад, ты никуда не уходи, сиди рядом и держи меня за руку, а я немножко посплю…

— Хорошо, Иринка.

Она отворачивается к стене и, задремав, тихонечко посапывает. Спать на чистых белых простынях и мягкой подушке, натянув до подбородка теплое одеяло, потрясающе здорово. Но нельзя, надо быть начеку: тревога не оставляет меня. Пусть зевота раздирает рот, а глаза, словно клеем намазаны, я найду силы не спать. Займусь дневником — рассказ Ленни об опытах Ярослава напомнил собственные попытки расшифровать записи. Я тоже бился над цифрами, составлял из них ключи, потом, отчаявшись, бросил. Даже хотел выкинуть напичканную жуткой дребеденью тетрадь, где нормальны лишь старые, позабытые записи. Толку от них? Новые не прибавляются — никакого желания вести дневник нет.