Мы быстро исчезаем во тьме штольни, впопыхах забыв даже включить фонари. Идем наугад и вскоре останавливаемся. Шахтер разоряется вслед в полный выдох девственно-чистых легких:

— Какие из вас прислужники чужака?! Слабые, глупые, жизни не знаете. Жил в нашей деревне один, на отшибе. Никто его не трогал, случалось, и за помощью обращались. Потом охотники нагрянули — и не стало целителя. Так что пшик ваш брат, а в пещерах вдвойне пшик!

Мощный свет фонарей разгоняет тьму; мы спешно удаляемся от входа. Издалека гулким эхом рассыпается и дробится, затухая, голос рабочего.

— Только зря, зря охотники простых людей обижают. Ничего, целитель, времена меняются! Может, и ты вздохнешь посвободнее, когда примутся за душегубцев этих! Помяни мое слово, если не помрешь. Не выйти вам на поверхность! Нет в вас духа шахтерского! А в тоннеле этом такая ж-жуть творится…

— О чем он? — Ирина жмется ко мне.

— Не знаю, местные суеверия. Забудь, — говорю и украдкой сплевываю через плечо. На всякий случай.

* * *

Длинная каменная кишка отнюдь не прямая: встретилось уже две развилки. И, похоже, мы отклонились от верного пути. Стены и потолок тоннеля облицованы прочной кладкой, через каждые два метра — деревянные крепи. Пол утрамбованный, и ходули гулко стучат в пустоте низких сводов. Кое-где пол изрыт ямами, наполненными водой и ледяной крошкой. Здесь так холодно, что иззябшие пальцы просто мечтают о варежках, а зубы отстукивают тарантеллу. Стужей веет от стен и от мерзлой земли. Быть может, под нами ледник? В мелких ответвлениях, тянущихся от коридора, стены частично обложены шершавым серым камнем. Тут и там виднеются белые корни, разворотившие кладку, остатки мебели, ветхая ткань, полусгнившие ящики. Невзначай задеваю пухлый, расползшийся тючок, и на пол сыплется рыжеватая труха. Дальше кое-что поинтереснее: оштукатуренные стены украшены росписью.

Я вожу фонариком, разглядывая рисунки: сплошь ангелы с пылающими мечами в десницах. Ангелы смотрят вниз, нам под ноги: они словно готовятся отразить нападение адского воинства, что собирается атаковать из-под земли. Лица у ангелов уставшие и, пожалуй, обреченные. Может, так кажется из-за того, что рисунки поблекли от времени, штукатурка кое-где растрескалась, облупилась.

— Ангелы осыпаются. Как листья в осеннем лесу… — Иринка вцепилась в мою руку, смотрит во все глаза. — Дурацкое сравнение, да?

Я только крепче сжимаю ее сухую холодную ладошку. Иринка громко чихает и шмыгает носом.

— Замерзла?

— Да, — гундосит она. — Владик, дай согреться. Покурить дай, а? Зачем ты у меня папиросы забрал?

— Хватит уже, — заявляю жестко. — Больше ты курить не будешь. К тому же у тебя насморк.

— Вот так, значит? — возмущается Иринка. Молчит минуту и жалобно просит: — Владик, ну последнюю. Пожалуйста. Напоследок. Откуда я знала, что бросать придется?

— Нет, я сказал.

Она выдергивает руку, отбегает в сторону. Луч фонарика пляшет на стенах, зажигая нимбы вокруг ангельских голов. Ира щелкает выключателем, и фонарь гаснет.

— Ирка, не дури!

Она не отвечает. Я верчусь из стороны в сторону, но вижу только стены, стены, стены и раскрошившееся ангельское воинство.

— Иринка, — зову я негромко, потому что громко говорить здесь — просто страшно. Страх, бессознательный, первобытный, приходит из темноты подземных коридоров. — Иринка, мы сейчас не играем. Тут везде опасность. Не веди себя как ребенок!

— А я и есть ребенок. — Голос доносится издалека, будто Ирка успела убежать за тридевять земель, как герой сказки про волшебные ходули-скороходы. — Мне восемнадцать будет через месяц, тогда и перестану быть ребенком. Тогда ты не посмеешь отнимать у меня сигареты. И мы поженимся, правда? Ты мой. Только мой.

Я не спорю, молча иду на голос.

— Ой! — восклицает она. — Смотри…

Иринка завороженно разглядывает рисунок, который отличается от тех, что сделаны раньше. Свежий, выполненный цветными мелками рисунок. Встав по правую руку от девушки, я смотрю в лицо русского демона с угольно-черными крыльями за спиной и в лицо моей сестры, Марийки; ее крылья похожи на голубиные, только намного больше. Две фигуры, набросанные легкими штрихами, глядят на меня. Марийка в студенческие годы увлекалась рисунком на асфальте, даже в фестивалях участвовала, ездила за границу, в Праге была, в Берлине. И сейчас мне кажется, что рисовала она.

— Это твоя сестра, правильно?

Киваю. Я в смешанных чувствах и не знаю, как теперь относиться к Марийке, захочу ли я догнать ее снова. То, что сестра на картинке рядом с демоном, отдаляет ее от меня, делает запредельно чужой. Беру Иринку за руку. Спохватываюсь, вытаскиваю портсигар и протягиваю ей.

— Да ладно… — отворачивается Ирка. — Не надо. Чего уж… Я же маленькая.

— Последнюю. И я с тобой покурю, как раз две осталось. И всё — распрощаемся с вредной привычкой.

— А портсигар?

— Выкину.

— Не надо! Он красивый.

Иринка, растягивая удовольствие, делает короткие медленные затяжки. Выпускает дым через ноздри и, как аквариумная рыбка, пытается захватить ртом. Я и затягиваться толком не умею: набираю дым в рот и выдыхаю. На противоположной стене все те же осыпавшиеся ангелы — смотрят вниз. Они не знают, что ад давно сверху, над ними.

— А ведь мы сейчас под бездной, верно?

Я утвердительно хмыкаю. Иринка продолжает:

— Наши ходули, конечно, лучше обычных, но ноги почему-то устают быстрее. Или мы просто долго идем?

— Прислонись к стене, полегче будет, — советую я. — Отдохнем.

— Не хочу прислоняться, там черный демон, он меня укусит! Да и от Марийки твоей неизвестно чего ждать.

— Не говори глупостей, — резко бросаю я. Вминаю папиросу прямо в «выбитый» глаз ангела и отпускаю. Окурок маленькой кометой летит вниз, и вслед за ним мчится «хвост» — искорки, постепенно гаснущие в сыром и зябком воздухе.

После долгих блужданий мы выходим в большой сводчатый зал, потолок его украшают орнамент и лепнина, а прогнившие доски пола усеяны битым стеклом и фарфором. На стенах — рамы с лохмотьями вырванных полотен. В зале множество дверей, ведущих в пустые комнаты с темными прямоугольными пятнами на полу. Наверное, здесь стояла мебель. Есть и полуразрушенная стойка, у которой рядами выстроились самые обыкновенные бутылки из-под водки, обросшие грязью и инеем. Крыс тут великое множество: они с писком разбегаются, попав в луч света. Зачарованные остатками былого великолепия, мы исследуем зал вдоль и поперек. Иринка находит покрытый желтым налетом стакан. Отвратительный на вид, но Иринке почему-то нравится. Тени прошлого, говорит она и пытается отмыть стакан в лужице, но воды там нет — одна ледяная корка, тогда Ирка вытирает стакан рукавом и кладет в карман.

— Интересно, что тут было? — Я разглядываю лепнину: обнаженные, несколько рыхлые на мой вкус девицы пьют вино из кубков. Над девицами порхают неизменные ангелы, вооруженные не мечами, а луками. В дальнем углу я натыкаюсь на деревянный ящик, укрытый куском брезента. Откидываю брезент: ящик пуст, на дне — стреляные гильзы. Ого, интере-есно…