Блондинка и брюнет, оставшиеся за столом, смущенно улыбаются друг другу. Блондинка смотрит на безупречно сервированное блюдо – стоит ли подождать? – а мужчина набрасывается на лосося с такой страстью, будто смертельно проголодался. Чуть погодя и блондинка расслабляется и берет вилку. Лосось в лаймовом соусе на тарелке брюнетки остывает.

Она тем временем быстро шагает по особняку, через холодные, темные комнаты, которые кажутся все темнее и холоднее по мере того, как женщина удаляется от тепла, света и звуков в столовой. Она громко говорит по телефону, но, удалившись на безопасное расстояние, она вдруг перестает разыгрывать спектакль. Звонок был фальшивым, конечно. Для этого существуют особые приложения.

Женщина оказывается в парадной гостиной особняка, где на нее с портретов неодобрительно смотрят умершие плутократы. Затем она срезает путь и проходит через малую гостиную в кабинет. Кабинет находится в основании круглой башни, находящейся в самом центре особняка, поэтому в плане это помещение круглое, и по всему периметру здесь разместились деревянные книжные шкафы, украшенные резьбой. В нишах рядом с каждым из шкафов разместились какие-нибудь предметы – большая ваза цвета морской волны, фарфоровая корова, лампа с шарообразным плафоном, затейливые будуарные часы. Письменный стол, крышка которого из красного дерева блеском напоминает поверхность озера, пуст, за исключением старомодного чернильного прибора и старой фотографии в серебряной рамке, на которой запечатлена мать с двумя маленькими детьми.

Женщина подходит к столу и медленно поворачивается на месте по кругу, изучая взглядом кабинет. Она пристально смотрит на картину на стене напротив письменного стола. Это пейзаж маслом, изображающий сцену охоты в Британии: стая собак гонится за лисой по вересковой пустоши. Женщина подходит ближе к картине и рассматривает ее более внимательно. Картина чуть заметно отстает от стены. В одном месте на раме потемнела позолота. Женщина достает из кармана пару латексных перчаток, надевает их и берется за раму в этом самом месте. Она осторожно тянет картину на себя, и та уходит в сторону. За ней обнаруживается дверь сейфа.

Женщина замирает и внимательно прислушивается, но в доме тихо, лишь время от времени издалека доносятся приглушенные взрывы смеха. Они, словно иглы, пронзают тишину. Женщина изучает взглядом дверцу сейфа. Она размером с экран телевизора, не больше картины, маскирующей ее, и более или менее современная – с электронной клавиатурой. При всем том сейфу явно пара десятков лет.

Затянутыми в перчатки руками женщина осторожно набирает комбинацию цифр – дату рождения, недавно позаимствованную из размещенных в Интернете свидетельств о рождении: 062889. Она ждет щелчка и открытия замка. Но ничего не происходит. Женщина пробует другие варианты – 061989, 280689, 198906, но по-прежнему ничего получается. Она прижимается ухом к металлической дверце сейфа, словно взломщица сейфов из старомодного кинофильма, но даже если бы она знала, к какому звуку нужно прислушиваться, ответом ей безмолвие. Ее пальцы работают с нарастающим отчаянием. Женщина достаточно много прочла о сейфах и знает, что у нее всего пять попыток набора секретного кода – после этого сейф автоматически заблокирует клавиатуру.

Она сосредоточивается и делает еще одну попытку: 892806.

Сейф издает жалобный электронный писк. Сувалды с металлическим лязгом отъезжают внутрь дверцы. Женщина открывает дверцу и смотрит в темное нутро сейфа.

Там пусто. Сейф пуст.

Я вглядываюсь внутрь него, не веря собственным глазам. Вижу свое фальшивое кольцо в стиле арт-деко – Ванесса положила его в маленькую серебряную пиалу. При тусклом свете кольцо выглядит тоскливым мыльным пузырем, забытым в мыльнице. А позади кольца ничего нет. Ни перевязанных ленточками или стянутых резинками пачек наличных, ни бархатных шкатулок с драгоценностями, ни монет из драгоценных металлов.

Мне плохо. Все зря.

Но нет, это не так. Сейф не совсем пуст. У самой дальней стенки небольшая стопка бумаг и несколько прозрачных папок. Я осторожно беру первую папку, открываю и заглядываю внутрь. Но это всего-навсего документы. Многие из них пожелтели от времени. Я быстро перебираю их – деловые бумаги, свидетельства о купле и продаже недвижимости, государственные облигации, свидетельства о рождении, разные правовые документы… У меня нет времени их просматривать, да и неинтересно. Возможно, в этих бумагах есть важные сведения об истории Стоунхейвена и его обитателях, но для меня все это ценности не имеет.

Я кладу папки на место и осторожно перебираю бумаги, лежащие ближе ко мне. И здесь ничего стоящего. Просто старые письма.

И все же я их быстро перебираю – просто на всякий случай, – и одно из писем привлекает мое внимание. Оно написано шариковой ручкой на листке бумаги для скоросшивателя – в линейку, с тремя дырочками. Такой бумагой пользуются школьники по всей Америке. Почерк женский, аккуратный.

Внутри меня что-то замирает. Мне знакома эта бумага. Мне знаком этот почерк.

Я вытаскиваю письмо из стопки бумаг и начинаю читать. У меня такое чувство, будто бы вокруг моей груди обвилась змея и начинает меня душить.

Змея, обвившая мою грудь, сжимает ее с такой силой, что у меня перехватывает дыхание и комната начинает вертеться вокруг меня.

Звенит в висках… но нет, это звон будуарных часов. Почти восемь минут прошло с того момента, как я ушла из столовой. Я быстро убираю письмо в сейф, засовываю его в стопку бумаг, закрываю дверцу и запираю ее дрожащими руками. Ничего не видя перед собой, я возвращаюсь обратно через темные комнаты, иду на звук голосов и пытаюсь в уме сложить кусочки головоломки своей жизни, но у меня ничего не получается. Все потеряло смысл. А может быть, наоборот, вдруг обрело.

Моя мать. Я представляю ее в те годы – секс-бомбу в голубом платье с блестками. Потом вижу ее в дряхлеющих мясистых руках Уильяма Либлинга. И содрогаюсь.

Мне нужно поговорить с ней. Мне нужно ее увидеть.

Через некоторое время я на ватных ногах вхожу в столовую и часто моргаю от яркого света и жара, исходящего от камина. Две пары глаз смотрят на меня. Я изображаю (хотелось бы верить) спокойную, дружелюбную улыбку. Но Лахлэн чувствует: что-то не так. Глядя на меня, он крепко сжимает губы. Он явно сильно встревожен, хотя и старается этого не показывать.