Ванесса сжимает мою руку и издает тихое воркование:

– Винтаж! Фамильное?

– Оно принадлежало бабушке Майкла.

– Элис.

Ванесса бережно проводит пальцем по фальшивому изумруду.

Я не сразу соображаю, что за Элис.

– Да-да, оно принадлежало Элис. Мне оно очень нравится. То есть оно роскошное. – Я поднимаю руку повыше, любуюсь блеском камней, а потом опускаю руку, и кольцо съезжает по пальцу вниз. – Видишь? Оно мне великовато, не держится на пальце. Боюсь, я не смогу носить его до тех пор, пока не удастся уменьшить размер. Но даже тогда – это между нами, конечно, – я все равно буду стесняться носить такую драгоценность открыто. – Мне удается смастерить смущенный румянец. – Честно говоря, я ужасно стеснительна. Вряд ли я сумею надевать это кольцо во время занятий с учениками. Если бы я могла решать, я бы его подарила какому-нибудь благотворительному фонду, а себе купила бы что-то поскромнее.

– О да, конечно, – кивает Ванесса с таким видом, будто вправду понимает меня, но я-то отлично знаю из Инстаграма, что для Ванессы Либлинг слишком дорогих драгоценностей не бывает.

– Но держать его в коттедже мне страшновато. Наверное, у меня паранойя, но коттедж мне кажется небезопасным.

Я и сама понимаю, как мала вероятность того, что сюда в темноте по заваленному снегом берегу озера потащатся грабители, однако Ванесса хмурится – похоже, принимает мои опасения всерьез. Хочется верить, что я не подтолкнула ее к мысли об усовершенствовании системы сигнализации.

– В общем, я подумала… У тебя здесь есть сейф?

Ванесса отпускает мою руку:

– Сейф? Да, конечно есть.

– Пожалуйста, я тебя очень прошу… Ты могла бы убрать мое кольцо туда на хранение на то время, пока мы здесь?

С этими словами я снимаю кольцо с пальца и кладу на ладонь Ванессы, не дав ей времени отказаться. Она инстинктивно сжимает кольцо – так ребенок сжал бы понравившуюся ему игрушку. Я накрываю ее кулак ладонью и легонько сжимаю в знак признательности:

– Мне вправду будет спокойнее, если я буду знать, что кольцо лежит в надежном месте. У меня никогда не было ничего настолько дорогого. И мне просто кажется… – я немного медлю, – мне кажется, что тебе я могу доверять.

Ванесса опускает глаза, смотрит на наши руки, сжавшие, как она думает, невероятную драгоценность:

– Я тебя очень хорошо понимаю…

Когда мы с ней встречаемся взглядом, я с удивлением обнаруживаю, что ее глаза полны слез. «Ну, начинается, – думаю я. – Почему она плачет на этот раз?»

Но тут я вспоминаю о помолвочном кольце, которое Ванесса публиковала в Инстаграме, на своем канале «Победная жизнь», и как она вся сияла, глядя в объектив камеры сквозь свои пальцы: «Ребята, у меня новость!» Теперь этого кольца нет. Это еще один пункт в перечне личных трагедий Ванессы. «Что же случилось?» – гадаю я – возможно, из-за того, что я в данный момент пребываю в образе Эшли, а может быть, потому, что какая-то гуманность внутри меня хочет, несмотря ни на что, соединиться с чем-то человечным внутри Ванессы.

Так или иначе, что-то побудило меня спросить:

– Ты ведь была помолвлена в этом году, верно?

Мой вопрос явно удивляет Ванессу.

– Откуда ты знаешь?

– Из твоего Инстаграма.

Ванесса разжимает губы. Похоже, она погружается в раздумья и готовится произнести заранее заготовленную речь, вдохновенную цитату, которая покажет, какая она стойкая и мудрая. Но почему-то этого не происходит. Она разжимает пальцы. Мое кольцо лежит на ее ладони, она катает его из стороны в сторону, чтобы камень поймал свет. Довольно странное поведение – она ведет себя с моим кольцом так, будто оно принадлежит ей.

– Он был не в восторге от моего образа жизни, – наконец произносит Ванесса, глядя, как искрится кольцо. У нее голос изменился, зазвучал тише, глуше. – Он собирается пойти в политику, по стопам своей матери и решил, что я стану помехой в его карьере. У меня, по его мнению, плохое «видение». Общественному деятелю не к лицу появляться на фотографиях в салоне частного самолета, особенно в нынешней политической ситуации. Выглядит паршиво, мелко. – Ванесса пожимает плечами. – Не могу сказать, что я его виню.

Не это я ожидала услышать. Я думала, речь пойдет об измене, может быть, о проблемах с наркотиками. О чем-то неприятном и позорном. Удивляет меня и то, что Ванесса оказалась довольно самокритична. «Мелко»? Вот не думала, что услышу от нее такое слово.

– Он ждал помолвки, чтобы сказать тебе об этом?

– Он решил бросить меня через две недели после смерти моего отца.

Я не настолько бессердечна, чтобы не почувствовать варварство такого поступка. Я наклоняюсь ближе к Ванессе:

– Любой, кто способен на такое, не заслуживает твоего внимания. Вряд ли это станет для тебя утешением, но, судя по всему, ты рассталась с подлецом. – Это я говорю абсолютно честно и откровенно. – Так ты поэтому уехала из Нью-Йорка?

– Поэтому я перебралась сюда, – уточняет Ванесса и обводит взглядом беспорядок в кухне. – Мне нужна была перемена мест, и я вспомнила о Стоунхейвене и решила, что для этого самый удачный момент. Отец завещал дом мне, и я подумала… может быть, я утешусь, если поживу здесь, в нашем старом фамильном доме. Я представила себе, как безмятежна будет жизнь здесь. – Ванесса смотрит на меня, и я вижу, что ее глаза стали неподвижными и холодными, как озеро за окнами. – Оказалось, что я забыла, как сильно ненавижу этот дом. – Слова падают с ее губ, словно льдинки. – Стоунхейвен – это нечто наподобие святилища трагедии моей семьи. Все, что случилось с моими матерью, отцом и братом, началось здесь. Ты знаешь, что мой брат – шизофреник? Это началось здесь. И моя мать здесь покончила с собой.

Я лишаюсь дара речи. Передо мной новая Ванесса. Не плаксивая, капризная и депрессивная, какой она была в библиотеке, и не радушная хозяйка, старающаяся угодить гостям, а совсем другая – холодная, сердитая, до горечи трезвая. И… ее мать покончила с собой? Вот это новость.

– Боже мой. Самоубийство?

Ванесса с интересом смотрит на меня холодными зелеными глазами. Она словно бы ищет что-то в моем лице. Сейчас мне совсем нетрудно проявить сочувствие.

Она опускает глаза и пожимает плечами:

– В газетах об этом не писали, конечно. Отец об этом позаботился.

«Несчастный случай на озере» – вот как было сказано в газете. А я уже стала задумываться о том, как могла женщина средних лет погибнуть на яхте при каком-то столкновении. Мне хочется спросить: «Почему она сделала это?», но я понимаю, что этот вопрос недопустим. Эшли не задала бы его.

Наверное, она была чем-то очень расстроена, – тихо говорю я, вспоминаю чопорную великосветскую даму на диване в библиотеке. И вдруг меня охватывают смутные сомнения. Чего я не заметила в тот день?