Мне хотелось спросить у Ванесса: «А что именно он говорит?» Хотелось, потому что порой я тоже слышу его голос – тихий, с фальшивым раскатистым акцентом, прорывающийся в мои ночные кошмары. Он шепчет: «Сучка, шлюха, врушка, убийца, никто». Но мне было страшновато узнавать о том темном, что обитало в голове у Ванессы. Мне и своих ужасов хватало.

Вчера я начала работать в гостевой комнате на третьем этаже. Комната оказалась пыльной, там было полно паутины, а из предметов мебели мало какие имели большую ценность. Но когда я приподняла один из чехлов, под ним обнаружился шкафчик с великолепно расписанными мейсенскими фарфоровыми птичками. Они весело смотрели на меня из-за стеклянной дверцы. Я вытащила несколько птичек, стерла с них пыль и с восторгом рассматривала их, а потом решила, что они слишком радостные, чтобы томиться здесь, в темноте.

Я принесла этих птичек в детскую и расставила на полке неподалеку от кроватки Дейзи. Потом взяла Дейзи на руки, усадила на колени и дала посмотреть на щегла, которого я держала в руке. Держала так, чтобы Дейзи не могла дотянуться до фигурки.

В детскую вошла Ванесса, одетая для фотосессии, запланированной в саду. Волосы у нее были собраны в аккуратный пучок, на ней был сарафан с вырезом, удобным для грудного вскармливания. Увидев у меня в руке птичку, она остановилась. – Все в порядке, – сказала Ванесса. – Ты можешь дать ей фигурку поиграть.

– Она может ее разбить. Эти фигурки стоят кучу денег.

– Знаю. Мне все равно, – Ванесса крепко сжала губы – так, что они вытянулись в тонкую линию, – но при этом она заставила себя улыбнуться: – Она не должна бояться жить здесь. Не хочу, чтобы этот дом стал для нее музеем. Хочу, чтобы это было просто дом.

Она взяла у меня птичку и протянула дочке. Дейзи цепко сжала фарфоровую фигурку пухлыми пальчиками.

Бывают моменты, когда мне хочется верить, что мы с Ванессой когда-нибудь станем настоящими подругами, но я не уверена, что края пропасти между нами когда-нибудь смогут сомкнуться. Мы с ней можем смотреть на одно и то же, но никогда ничего не увидим одинаково. Детская игрушка – или произведение искусства, хорошенькая птичка – или исторический предмет, бессмысленная безделушка – или нечто, что можно продать, чтобы выжить. Восприятие по самой своей природе субъективно. Невозможно забраться в чужие глаза хоть с худшими, хоть с лучшими намерениями.

Страхи, которые будят среди ночи Ванессу, никогда не будут такими, как мои ночные страхи. Только один страшный сон снится нам обеим. Он настолько ужасен, что пока связывает нас между собой. Это мостик, помогающий нам пересекать пропасть между нами, каким бы хрупким он нам порой ни казался.

Ванесса села в кресло-качалку и прижала дочку к груди. Широкий подол сарафана обернулся вокруг них, словно облако. Дейзи сжала фарфоровую птичку двумя кулачками, поднесла клювик щегла к губам, похожим на лепестки розы, и принялась сосать.

– Видишь? – радостно рассмеялась Ванесса. – Вместо зубного колечка!

Я слышала, как крошечные зубки малышки цокают, соприкасаясь с фарфором, слышала и ритмичное дыхание Дейзи. Голубые глаза девочки, пугающе похожие на глаза ее отца, спокойно смотрели на меня поверх головки птички. Клянусь, я словно бы услышала мысль в голове Дейзи: «МОЕ».

Ванесса заметила, как я смотрю на ребенка, и улыбнулась. – А где Бенни? – спросила она. – Получится отличный кадр.