– План был не совсем такой, – шепотом произносит она. – Клянусь, не такой. Лахлэн обманул меня. Он нас обеих подставил.

Может быть, все сложилось бы хорошо, если бы деньги до сих пор лежали в сейфе, когда я его открыла. Может быть, мы поделили бы миллион долларов и разошлись бы на закате. Каждый пошел бы своей дорогой, без обид, счастливого пути. Или у Лахлэна все это время имелся другой, собственный план. План Майкла О’Брайена. Но когда я вернулась в Лос-Анджелес с пустыми руками и без Лахлэна, моя мать поняла, что вот-вот может случиться нечто ужасное. И все произошло намного быстрее, чем она ожидала. Стук в дверь, наручники на моих запястьях – и я в тюрьме.

Тот самый склад полицейские нашли не сами. Они получили анонимный звонок. Некто упомянул Алексея Петрова, и все остальное было быстро раскручено.

Кто, кроме Лахлэна, мог это сделать?

Я так возмущена, что теряю дар речи. Я откачиваюсь на стуле назад и прижимаюсь спиной к обшарпанной стенке бунгало. Заусенцы на досках прокалывают ткань моей рубашки, впиваются в кожу, но я не шевелюсь. Даю себе почувствовать боль предательства со всей силой.

– Ты должна была это предвидеть! Должна была понять! Ты же знала, кто он такой – что он мошенник! Как ты только могла просто отдать меня ему – вот так? – Мне хочется разрыдаться. – Ты всю жизнь твердила мне, чтобы я тебе верила, что в этом мире только мы с тобой есть друг у друга. А потом ты сделала со мной такое!

Моя мать молчит. Я чувствую, как дрожит рядом со мной ее тело. Такое впечатление, что внутри нее что-то выходит из строя.

– Если бы я только могла, я бы его убила, – произносит она. – Но я не знаю, куда он подевался. Он не отвечает на мои звонки и не перезванивает мне.

– Он все еще в Стоунхейвене. Он уговорил Ванессу Либлинг выйти за него замуж. Скорее всего, он превратит ее жизнь в ад, а потом разведется с ней и отберет у нее все, что она имеет.

– О! – Мать произносит странным голосом: – Бедняжка. Вверх по нашей дороге поднимается машина. Мы обе молчим, когда нас окатывает светом фар. Я смотрю на мать и вижу, что она криво усмехается. Ей ни капельки не жаль Ванессу.

Я резко вскакиваю и едва не оступаюсь на старых, неровных досках крыльца:

– Где моя машина?

Мать равнодушно смотрит на меня:

– Я ее продала. Никак не думала, что ты так скоро выйдешь, и…

– А что с машиной Лахлэна – с той, на которой я приехала домой из Тахо?

– Эта тоже продана. – Мать склоняет голову, ее голос звучит наподобие скулежа собаки. – Мне нужно было платить по счетам…

– Черт побери, мама…

Я распахиваю входную дверь. Ключи от материнской «хонды» лежат совсем рядом. Я хватаю их с блюдечка на столике, беру и свою сумочку.

Когда я поворачиваюсь к двери, мать стоит на пороге. Она хватает меня за руку, загораживает дорогу, и меня изумляет то, какой сильной стала ее хватка. А может быть, все это время она просто притворялась слабой.

– Ты куда? – спрашивает мать.

– Не знаю, – отвечаю я. – Куда угодно, лишь бы здесь не оставаться.

– Не бросай меня!

В свете люстры, висящей в гостиной, я вижу ее опустошенный взгляд, покрывшееся красными пятнами лицо, темные потоки слез, подкрашенных тушью для ресниц.

– Что же я буду делать?

Я опускаю глаза и смотрю на ее руку, сжавшую мое запястье, на розовые раковинки накрашенных лаком ногтей и светлые складочки на загорелой коже, выдающие секреты. Кстати, где она провела последнюю неделю и с кем? Но на самом деле ответ очевиден: как только моя мать узнала, что с помощью денег Либлингов она не сумеет свить уютное гнездышко, она поняла, что ей снова надо приступать к мошенничеству, и она наметила очередную мишень. Что же она замыслила, находясь где-то в пустыне? Сам этот вопрос жутко изнуряет меня, и я понимаю, что мне уже неинтересно искать ответы.

– Ты будешь делать ровно то, что делала всегда, – говорю я. – Но на этот раз, когда ты снова засыплешься, меня рядом не будет, чтобы тебе помочь.

Когда я вхожу в парадную дверь Стоунхейвена, он ждет меня. С улыбкой на губах, в голубой кашемировой водолазке (мой рождественский подарок!) под цвет его глаз, с бокалом вина в руке. Он стоит в холле, рядом с дельфтскими вазами моей бабушки, с таким видом, словно встречает гостью в своем доме. (Своем! О боже, что я наделала? Маман, папа, бабушка Катрин, простите меня!)

Мой муж. Майкл О’Брайен.

Я вожусь с чемоданом, отряхиваю снег с волос. Майкл бросается ко мне, берет у меня чемодан, а мне протягивает бокал. Я смотрю в темную глубину кларета, крепко сжимая в руке ножку бокала. Мне очень и очень не по себе.

– Шато «Пап Клеман», в винном погребе нашел, – говорит Майкл, заметив, что я растеряна. – Ох, я же тебя не поцеловал.

В это мгновение его губы смыкаются с моими губами, и от его тепла тают снежинки, лежащие у меня на щеках, и по ним стекают холодные струйки, похожие на слезы. Майкл сводит руки на моей спине, прижимает меня к своему теплому свитеру, под которым я ощущаю ровное биение его сердца. Внизу живота у меня становится горячо, и это меня не радует. И я готова поклясться: жизнь внутри меня узнает Майкла, и эта жизнь трепещет и бродит внутри меня. Против воли я расслабляюсь в его объятиях. Так легко и просто поплыть по течению, и пусть Майкл заботится обо мне… О нас.

Всю долгую дорогу от Лос-Анджелеса я готовилась к встрече с преступником. Я ехала сквозь снежную бурю и думала: «Я сумею! Я смогу, я сильная! Я – Ванесса Либлинг!» – и вот теперь я нахожу у себя дома внимательного мужа, безвредного, как плюшевый медвежонок. Я напоминаю себе, что это… что он всего лишь иллюзия. Но она так убедительна…

Да и кто такая Ванесса, черт бы ее побрал, Либлинг? Чокнутая трусиха, прячущаяся за именем, потерявшим все свое могущество.

Я делаю шаг назад.

– Ты подстригся, – замечаю я.

– Тебе нравится, да? Я помню, ты говорила, что предпочитаешь более короткие стрижки.

Майкл проводит рукой по волосам и взъерошивает их так, что одна волнистая прядь падает ему на глаза. Он улыбается мне, глядя на меня из-под волос, и я против воли ощущаю прилив желания. Я иду следом за Майклом в кухню. В камине пылает огонь, а в духовке что-то жарится… Курица? С картошкой? Как все по-домашнему. Это так сильно действует на меня, что хочется плакать. Все обвинения тают вместе со снегом на моих ботинках.

Майкл наливает себе вина, оборачивается и смотрит на меня. Я неподвижно стою на пороге, я еще не сняла куртку и не прикоснулась к вину – держу бокал в руке. Улыбка начинает мало-помалу покидать лицо Майкла и вскоре исчезает совсем.

– Что-то не так? – спрашивает он.

За окнами быстро падает густой снег, окутывает Стоунхейвен пеленой безмолвия. По радио я слышала, что сегодня обещают снежный покров толщиной в три фута. Синоптики говорят, что это самая мощная снежная буря этой зимы. Еще в прогнозе то и дело звучало слова «заносы» и «завалы». Ирония судьбы. Мне еще повезло, что я сумела добраться домой: только я проехала перевал, как дорожный патруль перекрыл все дороги в округе.