не способен выбрать одно из двух разных определений. Позже они превратятся в два несовместимых течения, и по иронии судьбы представители обоих будут говорить, что источником для них был Юм!

В «Трактате о человеческой природе» Юм отрицает, что любые два объекта имеют внутренние свойства, или «силы», которые делают одного причиной, а другого — следствием. По его мнению, причинно-следственное отношение — это исключительно продукт нашей памяти и опыта. «Таким образом, мы помним, что наблюдали разновидность объекта, которую называем огнем, и испытывали разновидность ощущения, которое называем жаром, — пишет он. — Подобным образом мы вызываем в уме их постоянную связь во всех примерах из прошлого. Без дальнейших церемоний мы называем одно причиной, а другое — следствием и выводим существование одного из существования другого (курсив — Д. Юма)». Сегодня это известно как объяснение причинности через «регулярность».

Этот отрывок поражает безапелляционностью. Юм отбрасывает второй и третий уровни Лестницы Причинности и утверждает, что первый уровень, наблюдение, — это все, что нам нужно. Как только огонь и жара попадутся нам вместе достаточно много раз (учтите, что огонь должен предшествовать во времени), мы согласимся назвать огонь причиной жары. Как и большинство статистиков XIX века, Юм в 1739 году, кажется, счастлив считать причинность всего лишь разновидностью корреляции.

К чести Юма надо сказать, что он не был удовлетворен этим определением. Девять лет спустя в «Исследовании о человеческом познании» он написал нечто совершенно иное: «Мы можем определить причину как объект, за которым следует другой объект, когда за всеми объектами, схожими с первым, следуют объекты, схожие со вторым. Или, другими словами, если бы не было первого объекта, второй никогда не существовал бы». Первое предложение, версия, где А постоянно наблюдают вместе с В, просто повторяет определение через регулярность. Но к 1748 году, кажется, у него появились определенные опасения и он решил кое-что исправить. Будучи настоящими историками-вигами, мы можем понять почему. Согласно его более раннему определению, кукареканье петуха должно вызывать рассвет. Чтобы справиться с этой трудностью, он добавляет второе определение, на которое даже не намекал в более ранней книге — контрфактивное определение: «если бы не было первого объекта, второй никогда не существовал бы».

Обратите внимание на то, что второе определение в точности повторяет то, которое использовал Фукидид, обсуждая цунами при Оробиях. Контрфактивное определение также объясняет, почему мы не считаем кукареканье петуха причиной рассвета. Мы знаем, что, если в какой-то день петух заболеет или капризно откажется кукарекать, солнце встанет все равно.

Хотя Юм пытается представить два эти определения как одно, вставляя невинное «другими словами», второй вариант полностью отличается от первого. Он очевидно подразумевает контрфактивность, а значит, находится на третьем уровне Лестницы Причинности. В то время как регулярные вещи можно наблюдать, контрфактивные можно только вообразить.

Стоит задуматься на минуту о том, почему Юм решил определять причины через контрфактивные суждения, а не наоборот. Определения нужны, чтобы свести более сложное понятие к более простому. Юм предполагает, что его читатели воспримут утверждение «если бы не было первого объекта, второй никогда не существовал бы» как менее двусмысленное, чем «первый объект стал причиной второго». Он абсолютно прав. Это последнее утверждение способно вызвать самые разные бесплодные метафизические измышления о том, какие качества или силы, присутствующие в первом объекте, вызывает второй. Первое утверждение заставляет нас пройти простой тест в уме: вообразите мир без землетрясения и спросите, было ли в нем цунами. Мы делали подобные умозаключение с детства, а люди как биологический вид начали еще во времена Фукидида (и, вероятно, задолго до этого).

Тем не менее философы игнорировали второе определение Юма большую часть XIX и XX веков. Контрфактивные суждения, все эти «было бы», всегда казались слишком скользкими и неопределенными, чтобы удовлетворить ученых. Вместо этого философы пытались спасти первое определение Юма с помощью теории вероятностной причинности, которую мы обсуждали в главе 1.

Философ Дэвид Льюис бросил вызов традиционным представлением. В книге 1973 года «Возможные миры» (Counterfactuals) он призвал вообще отказаться от обращения к регулярности и интерпретировать утверждение «А вызвало В» как «В не произошло бы, если бы не А». Льюис спрашивал: «Почему бы не принимать контрфактивные суждения буквально — как утверждения о возможных альтернативах реальной ситуации?»

Как и Юм, Льюис был явно впечатлен тем фактом, что люди делают контрфактивные суждения без особой подготовки — быстро, постоянно и не напрягаясь. Мы способны приписывать им значения истинности и вероятности так же уверенно, как делаем это для фактических утверждений. По мнению Льюиса, мы совершаем это, представляя «возможные миры», в которых контрфактивные утверждения верны.

Когда мы говорим: «У Джо прошла бы головная боль, если бы он принял аспирин», по Льюису, мы утверждаем, что существуют другие возможные миры, в которых Джо таки принял аспирин и его головная боль прошла. Льюис утверждал, что мы оцениваем контрфактивные суждения, сравнивая мир, в котором он не выпил лекарство, с самым похожим миром, в котором Джо все-таки его выпил. Не обнаружив в этом мире головной боли, мы объявляем, что контрфактивное суждение верно. «Наиболее похожий» — это ключевой момент. В других «возможных мирах» его головная боль могла и не пройти, например в мире, где он принял аспирин, а потом ударился головой о дверь в ванной. Но в выбранном нами мире сложилась благоприятная ситуация. Среди всех возможных миров, в которых Джо принял аспирин, ближе всех нашему оказался бы не тот, где он ударился головой, а тот, где его боль прошла.

Многие критики Льюиса ухватились за экстравагантность его утверждений о буквальном существовании множества других миров. «Мистера Льюиса когда-то окрестили „одержимым модальным реалистом” за идею о том, что любой логически возможный мир, о котором можно помыслить, действительно существует, — говорится в его некрологе, выпущенном в «Нью-Йорк таймс» в 2001 году. — Он считал, например, что существует мир с говорящими ослами».

Но я думаю, что эти критики (и, возможно, сам Льюис) упустили самый важный момент. Нет нужды спорить о том, существуют ли такие миры как физические или даже метафизические сущности. Если мы хотим объяснить, какой смысл люди вкладывают во фразу «А вызывает В», достаточно постулировать, что они способны генерировать в голове альтернативные миры, оценивая, какой мир «ближе» к нашему, и, что самое важное, делать это последовательно, с целью прийти к консенсусу.

Конечно, мы не могли бы обсуждать контрфактивные ситуации, если бы «ближе» для одного человека было бы «дальше» для другого. С этой точки зрения, призывая «воспринимать возможные миры как таковые», Льюис предлагал не ударяться в метафизику,