Он пакостно ухмыльнулся, похабно подмигнул и действительно вышел.

Я только тяжело вздохнул, качнув ему вслед головой. Никогда я не пойму этого человека.

Даже не знаю, кто из них сложнее — Пустая Клетка или Алый Хлыст. Первый старше, но у второго поле для деятельности гораздо обширнее…

Рина Пыль Дорог

Смятение. Пожалуй, этим словом можно было полностью описать мое состояние в это утро. Смятение и невероятная, не позволяющая толком двигаться слабость.

Сначала смятение разбавил страх, когда я осознала, что нахожусь рядом с Ивом, наедине, да еще в такой обстановке. Но это быстро прошло, я почти сразу почувствовала, что он здоров. Не поняла, почему и как это вдруг случилось, но страх уступил место радости.

Потом смятение усилилось и переросло в глубокое смущение, когда Ив вдруг заговорил про поцелуй. Я бы непременно испугалась и отказалась, но меня остановил взгляд мужчины. Тот самый жадный, обжигающий взгляд потемневших серых глаз, какой я видела во сне. Лишенный лихорадочного блеска и жестокого безумия, завораживающий… Я кивнула — не то Иву, не то своим воспоминаниям.

Смятением сопровождался поцелуй и непривычные ощущения, которые будили во мне прикосновения мужчины. Неясное томление, никак не находящее выхода, одновременно было сладким, приятным и ужасно злило, потому что казалось лишь намеком, отзвуком чего-то большего — а большего так и не случилось, потому что Ив прервал поцелуй. Странная жажда сменилась досадой и обидой, а потом — снова смущением, когда я все же догадалась, чего именно мне так хотелось, но не удалось получить.

Потом пришло восхищение, приправленное каплей стыда, когда я украдкой любовалась красивой поджарой фигурой Ива, не скрытой одеждой. И ловила себя на мысли, что мне очень хочется прикоснуться к гладкой коже, под которой перекатывались мышцы. Обнять широкие плечи, скользнуть ладонями по мускулистой спине, по узкой талии…

Потом усталость немного отступила, как будто она прилипла к моей коже, и утекла прочь, смытая теплой водой.

Потом Ив вдруг усадил меня к себе на колени и опять начал подтрунивать, чем в очередной раз с явным удовольствием вогнал в краску. Но, несмотря на стыд, объятья мужчины я не покинула даже тогда, когда в них отпала надобность, а он и не настаивал. Напротив, поглаживал задумчиво по боку и бедру, и я млела от этой тихой, уютной ласки, от близости предмета своих чувств, от — буквально! — воплощения моей недавней мечты. Да, все это было разбавлено смятением и растерянностью, потому что я не знала, как быть и что делать, и даже предположить не могла, к чему приведет. Но тем не менее мне было хорошо, и уж точно я не собиралась протестовать. И даже вновь навалившаяся вместе с головной болью свинцовая тяжесть мало меня беспокоила: не нужно никуда идти, можно уютно устроить голову на сильном плече и совсем ни о чем не думать, наслаждаясь тем, как неприятные ощущения истаивают просто от одних его прикосновений.

А потом Ив, удивительно спокойно и почти без эмоций, рассказал историю обретения чужой силы. И я чувствовала, что ему действительно не больно вспоминать, он пережил все это уже давно и давно смирился. Даже понимала, что последующие годы его жизни были гораздо страшнее тех событий. Но не сумела удержать слез жалости к тому перепуганному мальчишке, который вдруг остался один у постели умирающего брата. Ясно, будто своими глазами видела израненного мужчину, в бреду повторяющего, что нельзя оставить гарнизон, и плакала о нем тоже. И о нынешнем Иве. Даже не столько из-за его безумия, сколько… почему-то в этот момент меня гораздо сильнее пугала мысль, что он вынужден проживать чужую жизнь. Не за себя, наивного мальчика-дана, сильного целителя, а за жесткого, волевого старшего брата — боевого офицера. Что он вынужден был ломать себя, менять, подстраивая под чужое имя, под чужой долг и собственное безумие.

Я старалась плакать тише, чтобы Ив ничего не заметил, но, конечно, это не удалось. Сначала он попытался отстранить меня, но поднимать на него заплаканные глаза было стыдно, и я уперлась. Ив не стал настаивать и какое-то время просто молча сидел, баюкая меня на руках, ласково гладя, щекоча дыханием макушку.

Слезы все же иссякли, и мне стало совсем стыдно.

— Прости, — немного осипшим голосом проговорила я, отстранилась и завозилась, намереваясь подняться. — И, наверное, я и так тебя задержала… Ты…

— Тебе плохо? — спросил мужчина спокойно.

— Нет, я просто… не знаю, наверное, это глупо, и ты, конечно, совсем не нуждаешься в жалости, но…

Ив приподнял мое лицо за подбородок, большим пальцем накрыл губы, призывая к молчанию.

— Ты еще извиняться начни за слезы, — с укором протянул он. — Но я сейчас не об этом спрашивал. Тебе неудобно сидеть? Что-то не нравится?

— Нет, что ты! — опешила я. — Наоборот, но…

— Вот и мне сейчас хорошо, и жертвовать этим я не намерен, и совсем никуда не спешу. Все ждут представления наследника, вряд ли кому-то за два дня до этого понадобится без пяти минут бывший регент.

— Но как же… — попыталась протестовать я и осеклась под очень серьезным, пристальным взглядом.

— Семнадцать лет я жил исключительно государственными надобностями настолько, насколько мог пригодиться Вирате. У нас осталось всего два дня спокойной жизни, а что будет дальше — и боги не знают. Возможно, не будет ничего, потому что закончится сам наш мир. Так что эту пару последних дней я хочу прожить с удовольствием, раз мне вдруг выпало счастье вспомнить, каково это — быть нормальным. И, уж извини, но ты в моих планах занимаешь очень важное место.

Он улыбнулся хищно, с предвкушением, и я почувствовала, что щеки вновь заливает краска.

— Какое? — спросила негромко, борясь со смущением.

— Ты очень хорошая, чистая и добрая девочка, ты заслуживаешь большего, чем могу тебе дать я. Сказать, что я тебя люблю, — значит соврать, а врать я не хочу. Я лишь пару часов ощущаю себя живым, до сих пор не верю толком, что я действительно здоров, и с большим трудом вспоминаю, что такое настоящие чувства, какие краски на самом деле имеет окружающий мир, тут как-то пока не до любви и не до других сложных чувств. Но мне слишком хорошо с тобой рядом, даже просто вот так сидеть, а это дорогого стоит. Помнишь, я говорил, что я эгоист? Так вот это, похоже, совсем не зависело от болезни. И я честно предупреждаю, что планирую воспользоваться твоим ко мне расположением и соблазнить тебя сегодня вечером. Не прямо сейчас, это будет не так интересно, но непременно сегодня и именно тебя. Прости, но другие женщины меня нынче совсем не интересуют.

— Почему? — пробормотала я потерянно, не зная, как реагировать на такие признания и угрозы.

— Ржа меня побери, если я знаю, — рассмеялся он. — Но я проверял, пока ждал тут тебя. Мысли о любых других женщинах в моих объятьях оставляют меня почти равнодушным, а вот стоит представить тебя… — бархатный, и без того почти лишающий воли голос его сошел на интимный полушепот, и я почувствовала, как по телу прокатилась волна жара, отозвавшись уже знакомым томлением.