— Под присмотром сиделки… Пусть спасибо скажет, что я её не сдала в клинику. Живёт себе в европейском городишке и жрёт таблетки.

— А ты эти два года жила с её документами?

— Да, пришлось потрудиться, конечно. Операции, корректирующие внешность… Столько твоих денег потратила… — она заливисто смеётся, но вдруг резко тормозит. — Ты понимаешь, Мельченко, что это конец?

— Отпусти девочку, Жанна. Мы оба знаем, что она не сможет претендовать на наследство. Она не имеет никакого отношения к нашей семье.

Аля заливается слезами. Мне хочется её утешить, но я слишком внимательно наблюдаю за полоумной бабой, что стоит напротив. Если поначалу я и пытался отыскать логику в её словах, то очень скоро понял, что это бесполезно.

Жанна серьёзно больна. И она манипулирует людьми. Никита, Мила — оба стали жертвами и невольными соучастниками её безумия. Мы с Алей пострадали из-за её бредовой идеи заполучить мои средства. Что дальше? Думаю, она попытается обставить всё так, словно я убил Алю, приревновав её к собственному сыну… А уж подмять под себя Сашу она сможет без особых усилий.

Значит, всё, что мне остаётся, это защитить свою женщину и своего ребёнка. Даже ценой собственной жизни. Вывести их из-под удара и надеяться, что с ними всё будет хорошо.

— Перепишешь всё на меня? — спрашивает Жанна. — Я хочу жить чистой жизнью, поэтому останусь Людмилой… Да и Саше… ему совсем не обязательно знать правду. Я пригляжу за мальчиком, не волнуйся. Если ты всё сделаешь правильно, больше никто не пострадает.

— Хорошо, Жан. Я всё подпишу, просто давай сейчас Аля уйдёт, ладно? Мы всё решим. Это же дело только нашей семьи. Нам ни к чему свидетели.

— Ты прав! Пусть убирается.

Мне даже не верится, что всё так просто закончится для Али. И как же я рад! Выталкиваю её из-за своей спины, подгоняю к выходу. Она рыдает, смотрит на меня огромными глазами, но медленно идёт, обхватывая свою талию двумя руками. Я молю только об одном: чтобы она благополучно вышла из этого дома и сохранила эту беременность. Потому что, кажется, меня не будет рядом, чтобы поддержать и позаботиться о них.

С щемящей тоской смотрю ей вслед. Грустно и больно расставаться вот так, но лишь надежда, что с ними всё будет хорошо, позволяет мне сохранить хладнокровность разума. Я вовсе не планирую помирать, но знание, что Алевтина в безопасности, делает меня почти счастливым.

Она почти пересекает холл на нетвёрдых ногах, когда Жанна смеётся и кричит ей в спину:

— Стой! Я передумала!

— Аля, ступай! — жёстко отрезаю, подходя к Жанне. — Девушка уходит, как мы и договаривались.

— Я передумала… — говорит та, безумно вращая глазами. — Она не уйдёт. Мне не нужны проблемы с пацаном. Он слишком привязан к этой девке, а я видеть её не желаю. Ведь так придётся всегда вспоминать, что мой безвременно ушедший супруг бросил меня из-за девушки сына.

— Ты её не увидишь, она всё равно не будет встречаться с Сашей. — обещаю я и повторяю для Али: — Уходи. Иди скорее, пожалуйста, иди и не оглядывайся. Сбереги себя, Аль. Будь счастлива.

Секундная заминка, когда у меня перехватывает дыхание и голос надламывается, словно я на самом деле прощаюсь. И Аля бросает на меня затравленный взгляд, понимая, что времени нет и прощание будет скомканным.

Одно мгновение, кажущееся вечностью, и Аля отворачивается, продолжая движение.

Я не могу отвести от неё взгляда. И это моя ошибка. Потому что Жанна и не думает соблюдать договорённость. Я слышу сухой механический щелчок.

— Я же сказала, стой! — кричит она Але, и та оборачивается.

Жанна стреляет. Воздух рассекает громкий хлопок. С ужасом смотрю, как Алевтина отшатывается, делая шаг назад. Её рука взмывает вверх, к груди. Поднимает на меня удивлённый взгляд и улыбается.

— Твоё сердце, — говорит одними губами, а большего мне не надо.

Пуля попала в кулон из титанового сплава и не навредила девушке. Больше я не теряю времени. Кидаюсь на полоумную Жанну, пока она не навредила Але. Перед тем, как мне удаётся повалить её на пол, звучит ещё один оглушающий выстрел.

Я выбиваю из цепких рук пистолет и оглядываюсь на Алю.

Она стоит на том же месте. Смотрит на меня своими огромными, широко распахнутыми от удивления глазами. Её правая рука лежит на животе.

Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как Аля отрывает руку от себя и внимательно смотрит на дрожащие пальцы, окрашенные красным, как её колени, дрогнув, подламываются и она оседает на пол, как она учащённо дышит, пытаясь совладать с рвущимися рыданиями, как она кричит, и этот нечеловеческий крик, полный боли, переворачивает всё во мне.

Груз этого момента, помноженный на боль прошедших двух лет, стреляет вспышкой ярости и грубой силы, и я в одно резкое движение сворачиваю шею женщине, изничтожившей мою жизнь.

А потом я бросаюсь к Але и держу её, держу так крепко, как только могу, чтобы не навредить, пока она вырывается и кричит, обезумевшая от своей боли. Держу, как в тисках, пока она не выдыхается.

— Алекс, — шепчет она. Где-то поблизости слышатся звуки сирен. — Я нашла идеальное название этому дому.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Какое, малышка? — спрашиваю, только бы слышать её голос.

— Домик разбившихся грёз.

Она закрывает глаза, по её лицу струятся слёзы, и я разлагаюсь от этой боли вместе с ней.

О том, что чудес не бывает, я узнала ещё в четырнадцать, когда вместо долгожданного путешествия на море вместе с мамой я получила известие о её болезни.

О том, что Бог помогает не всем, я узнала в шестнадцать, когда мама, единственный близкий мне человек, единственная, кто заботился обо мне, единственная, кто у меня был, умерла.

О том, что жизнь несправедлива, я узнала в восемнадцать, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после», когда я столкнулась с чудовищной человеческой жестокостью и потеряла своего ребёнка.

О том, что Бога нет, я узнала в двадцать, ведь если бы Он был, существовал, разве допустил бы новую трагедию?..

Если умирают нерождённые дети, чистые и непорочные, разве можно верить, что есть кто-то свыше, справедливый и честный?