В стихотворении в полной мере был выдержан размер, ритм, рифма и идеологический дух.

В особенности последний. На другой день по выходе журнала правленцы прочли и одобрили:

— Побольше бы таких стихов с идеологией, — заключили они. Петр Иванович был поражен и проникся завистью. «Вот черт, — подумал он, — циркуляра даже в черновом виде не произведет, а вот в стихах — да… поди как».

Обуянный любознательностью, он пошел к Егору Петровичу, чтобы распознать: было ли стихотворение выдумано из собственной головы или же воспроизведено понаслышке?

Егор Петрович был в хорошем расположении духа и объяснил, что к стихотворному изложению мыслей его разум склонялся еще в детстве: обучаясь грамотности у дьячка, он однажды сам о себе сочинил стихотворение, и дьячок это стихотворение одобрил.

— Э, малый! — сказал дьячок, — по песнопению у тебя выходит. С твоей головой только бы летопись по божественной стези возводить в стихах…

Егор Петрович часто вспоминал то стихотворение. Оно, правда, на бумагу никогда не заносилось, но еще и теперь не выветрились из памяти первые две строчки:

Егор парень есть таков…

Сами знаете, каков…

Петр Иванович выслушал Егора Петровича внимательно, пронзил его взглядом, как бы испытывая — правду ли, или ложь говорит человек, — вздохнул и еще раз позавидовал. Отправляясь в свое канцелярское убежище, он в коридоре проворчал недовольно:

— Хитер, стервец мужичонко. Не токмо в облака, себе в бороду, идол возьми, красную звезду вплетет.

У себя в кабинете он долго думал над вопросом, могут ли «с красной звездою плыть облака», чтобы уязвить из зависти Егора Петровича, — но, вспомнив, что один из поэтов писал про «облако в штанах», — с сожалением порешил, что Егор Петрович прав.

«А нельзя ли все небушко красными обоями оклеить», — подумал он вдруг и тут же стал рисовать план о том, как им, никем иным, будет изобретен химический способ перекрасить все небо из голубого цвета в алый. Но, обдумав все как следует, махнул рукой:

— Не поверят, черти, искренности моих убеждений. Интеллигент, скажут, примазывается.

Петр Иванович припомнил, что красный цвет он, действительно, некогда любил и даже нередко носил красный галстук…

— А, может быть, я с самого детства красным пионером был? — заключил он. и с остервенением стал строчить проект циркуляра о «целесообразности многопольного севооборота в целях доведения маломощных хозяйств до предельного уровня».

— Он бы, длиннобородый идол, и одного абзаца не связал, — сказал вслух Петр Иванович по адресу Егора Петровича, — и на этом успокоился.

Вечером Егор Петрович пришел к себе домой — в комнату в общежитии «Центроколмасса» — и подвел итоги своей трехмесячной работы.

Оказалось, что дела текли в общем порядке и без перебоев: прочитано сорок два циркуляра-проекта, куда было внесено четыре существенных поправки, кроме того, устранены две неправильные принципиальные установки, — о чем сообщил ему Петр Иванович. Вынесено семь резолюций по существу и изучен по пунктам нормальный устав «низового звена».

Покончив с думами об учрежденских делах, Егор Петрович подвел личные хозяйственные итоги, старательно записывая приход и расход на бумаге в строго хронологическом порядке.

Эта сторона успеха была гораздо выгоднее.

Проживание в столице оказалось весьма дешевым. Он платил за комнату три рубля четыре копейки в месяц, обед в учрежденской столовой за тот же срок стоил всего двенадцать рублей — не включая праздничных дней, когда столовая не функционировала. В праздничные дни он питался дешевой колбасой и чаем. За завтраком он съедал два соленых огурца и булку, что в общем стоило девять копеек. Ужинал зачастую даром, ибо на заседаниях всевозможных комиссий, где принимал участие и Егор Петрович, подавались бесплатные бутерброды и чай с сахаром — по два куска на стакан. Егор Петрович пил чай вприкуску, а лишний сахар завертывал в бумажку и клал в карман. Баня и стирка белья ему стоили три рубля в месяц, ибо постельное белье было учрежденское.

Петр Иванович, страдавший катаром желудка и употреблявший с чаем только сухарики, иногда отдавал свой бутерброд Егору Петровичу, чем количественно увеличивал калорийность питания последнего.

Таким образом, оказалось, что в первый месяц пребывания в столице Егором Петровичем было израсходовано тридцать один рубль сорок три копейки; во второй — тридцать рублей девяносто копеек а в третий — всего двадцать шесть рублей, ибо в этом месяце он получил из дому посылку — ржаные пышки, — чем и питался, сократив расход по завтраку.

На табак Егор Петрович денег не тратил, ибо получал из дому самодельную махорку. Однако служащие «Центроколмасса», чтобы избавиться от дурного запаха махорки, наперебой угощали его папиросами. Папиросу он целиком не выкуривал, а заглушал на половине, и таким образом экономил в день до пяти папирос.

За три месяца он выслал домой, на имя жены, пятьсот восемьдесят три рубля, израсходовав на пересылку три рубля двадцать семь копеек.

С каждым денежным переводом он писал особое письмо, пунктуально расписывая — на какие хозяйственные нужды и сколько должно быть потрачено денег.

В результате его хозяйство увеличилось на две коровы, молоко которых перерабатывалось на приобретенном сепараторе, приносящем пользы до двенадцати рублей в месяц, что и было учтено Егором Петровичем заранее. Также приобретены две подтелки и стригунок-конь. Стригунка — по приказу Егора Петровича — приобрели для красоты, а не для поспешной пользы. Был утеплен куриный котух, отчего повысилась яйценоскость сорока пяти кур.

Двенадцать рублей непредвиденного дохода, полученные Егором Петровичем, как гонорар за стихотворение, тоже были посланы домой, а вслед за ними — специальное письмо к жене, в которое он вложил вырезку из журнала. В письме он приказал, чтобы жена показала эту вырезку не только своим сельчанам, но и работникам волисполкома. Вначале он подумал было вложить в конверт целый номер журнала «На стыке», но побоялся, что почта возьмет дороже восьми копеек.

Письмо он составлял медленно, чтобы поразить сельчан разумом.

«…Чай с Калининым я пью по-простому, блюдечко на пальцы ставлю и беседы при этом веду, а Бухарин здоровкается со мной за руку, как и полагается для смычки города с деревней».

Описав обстоятельно о политике, Егор Петрович перешел на более близкие темы, полухозяйственного-полупрактического свойства:

«А теперь я хочу городских людей удивить еще кое-чем. Народ они хотя и неглупый, а на всякие привередия доступные. Моя борода им по нраву пришлась, и чую — сними я эту бороду, будет другой коленкор. А ты не думай, что я про бороду намекаю, сиречь с городской бабой хочу поваландать. Так, к слову сказал, а с бородой я статнее