доски дьячок писал буквы пальцем на пыльной дороге и заставлял то же делать Егора Петровича. Суточная норма букв, кои должен был познать Егор Петрович, равнялась восьми. Таким образом он почти в четыре дня усвоил весь алфавит. Затем произошел непосредственный переход на часослов — единственную книгу из библиотеки дьячка. Дьячок торопился, чтобы поскорее получить петуха-драчуна, а Егор Петрович — чтобы к концу прадедовского сорокоуста самолично читать псалтырь.

Дьячок поторопился с обучением к невыгоде для себя: к прадедовскому сорокоусту псалтырь читал Егор Петрович, чем лишил дьячка рублевого заработка, а впредь — монопольного чтения по покойникам. Во-вторых, мать Егора, весьма практичная женщина, отказала дьячку в петухе-драчуне. По поводу отказа последовало весьма разумное объяснение: петух, дескать, птица божья, а петушиная драка — вожделение сатаны. Дьячок согласился и ответил:

— Постыдно лицу духовному тешить прихоти сатаны.

И мать Егора Петровича налила для дьячка чайный стакан водки в счет устного поминовения Парфена, чем расчет за обучение Егора Петровича и был закончен.

До десятилетнего возраста Егор Петрович был скромным парнем и уже читал псалтырь по двадцати двум покойникам, получив за чтение в общем итоге девятнадцать рублей сорок копеек деньгами и сто пять аршин холста.

В десять лет Егора Петровича попутал бес, и он стал курить, не принося, правда, существенного материального ущерба: летом он курил сухой конский помет, набивая им трубку, сделанную им же самим из сырой картофелины, а зимой завертывал цигарки из бумаги, набивая их посконными хлопками. Мать, узнавшая о поступках сына примерно через год, узрела в них непомерное грехопадение и урезонила сына добрыми словами. Егор Петрович кротко выслушал материнское нравоучение и поверил, что за такие поступки боженька, действительно, может отрезать ушко и сей телесный лоскут употребить для наложения латки на узкую щель заднего прохода. С того дня он перестал курить, не ощущая в этом большой потребности.

До женитьбы, последовавшей на девятнадцатом году отроду, в жизни Егора Петровича существенных перемен не наблюдалось: он почти безотлучно жил в деревне — не считая выездов на базар, в ближайший город — работал по домашности, как и подобает работать потомку достойных предков.

Женитьба Егора Петровича не принесла хозяйству существенного разорения: в жены он взял Прасковью, дочь богача Тараса, девицу, имевшую некий физический покор — немного картавила, — однако этот малый покор искупался избытком привезенного ею в дом Бричкиных добра: по выражению турчаниновских баб, людей весьма словоохотливых, в сундуках Прасковьи «дна черт не достанет крючком». Кроме того, Тарас в приданое дочери пожаловал три овцы и подтелка, чем заметным образом пополнил бричкинский середняцкий по тому времени двор.

Со дня женитьбы в жизни Егора наступила резкая перемена: он с каждым месяцем делался крепче телосложением и проявлял некую веселость нрава. Завершился и окреп его голос — густой бас. По праздничным дням он в церкви читал апостола, и своды церкви дрожали от его мощного голоса.

Только теперь Егор Петрович понял, к чему со времени женитьбы направлены его стремления, если эти стремления надо определить краткими словами. Слова эти вычитал он несколько дней тому назад в газете, и назывались они — «четкая линия».

Правда, «линии» этой он умственно ощутить не мог, ибо она не представлялась ему какой-то протянутой ниточкой, однако эта линия чувствовалась. «Четкая линия», имевшая много извилин, в сущности, сводилась к одному: он старался подчеркнуть, что он есть — Егор Петрович Бричкин, и каждый должен был знать это и четко отделять его от других. Этого Егор Петрович достигал с большим успехом.

Будучи на действительной военной службе, он попал в денщики к ротному офицеру. Эта должность не угнетала его, а наоборот — радовала. Жена офицера, будучи доброй женщиной, занялась с Егором Петровичем грамотой, что он превзошел, в год научившись писать письма на родину. Навещая знакомых солдат в казармах, он чувствовал свое превосходство и внешнее отличие от них: он носил фуражку с козырьком (подаренную за изношенностью офицером), которая говорила о его нестроевом разряде, строевые солдаты носили фуражки без козырька. Сапоги его были всегда ярко начищены, ибо офицер держал ваксу высокого качества. Дружбу он водил с теми солдатами, у коих был в доме достаток, к бедным же относился снисходительно. Довольствуясь продуктами питания с офицерского стола, он, по совету офицерской жены, получая провиантные деньги из роты по три рубля шестьдесят копеек в месяц, откладывал их на сберегательную книжку, и за два с половиной года пребывания в денщиках на книжке накопилось сто восемь рублей да процентов к ним девять рублей двадцать четыре копейки.

Проникнув вниманием к наставлениям офицерской жены и благодарностью за обучение грамоте, Егор Петрович, ведая покупками, ходил на рынок, выгадывая от покупок на недовесках по гривеннику в день. Гривенники он откладывал, а в конце месяца обменивал их на бумажные трешницы, зашивая бумажки в пояс брюк, скопив, таким образом, к концу службы еще сотню рублей.

Если Егор Петрович преуспевал в скоплении денежных средств, то, к великому сожалению, не имел успеха у Зиночки — горничной офицерской жены. Черноглазая, бойкая Зина, обряженная куклой, от прикосновения его руки ершилась, как кошка, и фыркала.

— А ты расшей штаны, тогда будем разговаривать, — говорила Зина и убегала.

Эти слова удержали Егора от соблазна к городским женщинам, и, нередко думая о самой офицерской жене, он остался верен собственной супруге.

Прекращая на сем солдатское жизнеописание Егора Петровича, мы предполагаем вернуться к описанию его гражданского деяния в последующих главах.

Сейчас оставляем Егора Петровича Бричкина у Ильинских ворот, справляющимся уже у сотого человека о местонахождении центрального учреждения, нужного ему.

ПЛАНОМЕРНОЕ УСЛОЖНЕНИЕ

И был человек дерзновенен в помыслах своих. Да не отлучи его, владыко, священнодействовать: богобоязненого и кротостью внемлет он велению твоему.

Из записок иерея Сивцева

Центральное управление по рационализации маломощных хозяйств и по распределению предметов массового потребления, а сокращенно «Центроколмасс», разместилось, со своими многочисленными отделами, за Китайгородской стеной. Центроколмассовский дом имел пять этажей и легко поглощал две тысячи служилых людей. Третий этаж был целиком занят многолюдным отделом рационализации, имевшим в своей структуре шесть самостоятельных подотделов. Как-то: подотдел по учету учета учетных форм; по систематизации местных систем; по выработке деловых бумаг; по составлению форм местного значения; по рационализации рационализаторских сил и подотдел рационализаторской подготовки рационализаторов. Подотделы были разбиты на сорок две секции.

С появлением отдела рационализации в учреждении пошли споры; который из отделов является главенствующим. На главенствующую роль в учреждении претендовали два отдела: организационный, связавшийся с