Поскольку в XVII веке не существовало последовательных мер по сегрегации христиан и нехристиан, новокрещеных хотя и забирали из домов некрещеных, но переселяли их только в отдельных случаях[978]. Как правило, нехристиане мирно жили бок о бок с христианами даже после обращения. Это касалось также и христиан разных конфессий[979]. Весомое исключение в политике гомогенного поселения представителей одной конфессии составили только пригороды Москвы, такие как Татарская слобода в XVI веке и Новая Немецкая слобода в XVII веке[980]. В «Немецкой слободе» царское правительство замкнуто селило крайне необходимых принадлежащих к другим конфессиям служилых людей и купцов, ремесленников и художников, число которых начиная с XVII века постоянно росло и которые преимущественно прибывали из протестантской Северной Европы[981].

Также по немиссионерским, главным образом военно-политическим и стратегическим причинам в 1679 году при царе Федоре Алексеевиче крещеные калмыки были поселены в пригороде Чугуева — приграничного города на правом берегу Северского Донца — в пределах Харьковской губернии. Они должны были увеличить силы казаков при отражении постоянных набегов крымских татар[982]. Изначально Петр продолжил следовать этой цели, когда в 1696 году поселил в Чугуеве в качестве подкрепления новокрещеных калмыков, участвовавших в его походе на Азов[983]. Однако постепенно и едва заметно его действия приобрели дополнительную цель[984].

При основании поселения для крещеных калмыков на реке Терешке выше Саратова для Петра были важны уже не только военно-политические причины. Теперь все большую роль играло стремление эффективно проводить миссионерскую деятельность[985]. С одной стороны, царь был заинтересован в том, чтобы посредством компактного расселения новокрещеных затруднить их возврат к старой вере. С другой стороны, представителей их собственной этнической группы, находившихся под правлением калмыцкого хана Аюки (Аюши) и остававшихся верными ламаистскому буддизму, благодаря географической близости к новокрещеным предполагалось привлечь к христианству, тем самым выведя их из сферы власти хана[986]. Реакция разгневанного хана говорила сама за себя: в 1704 году он приказал сжечь поселение[987]. Правда, в дальнейшем калмыцкому хану не удалось прекратить его существование. Однако в 1717 году он добился от царского правительства уступок, запрещающих новокрещеным калмыкам вести активную миссионерскую деятельность на территории его улусов и селить будущих новокрещеных на Волге, вблизи его территорий господства, но расселять их в других «русских местах»[988].

Несмотря на это, мир не наступал еще долго. Российской стороне помогла дестабилизация правления Аюки-хана[989]. Сенат отказался удовлетворить требования хана и вернуть ему обратно некрещеными желающих креститься калмыков. Это было несовместимо с христианской религией[990]. Чуть позже группа новокрещеных калмыков вновь поселилась на реке Терешке вопреки договоренности, но с разрешения царского правительства. Часть новокрещеных отряды хана уничтожили, а другую часть выгнали обратно в калмыцкие степи.

Эти события заставили Петра I передумать: отныне он не позволял крещеным калмыкам селиться вблизи улусов Аюки-хана, а посылал их на отдаленные «порожние земли» Киевской губернии[991]. Несколько представителей российской имперской элиты, среди них губернатор Астрахани Артемий Волынский, генерал-майор Иван фон Менгден, генерал-поручик Лев Измайлов, генерал-лейтенант Дмитрий Ефремович Бахметьев и комендант Саратова Василий Беклемишев, в последующем поддержали эту идею переселения: с 1724 года они призывали Коллегию иностранных дел не «содержать» отныне крещеных калмыков в приграничных районах, а селить их «внутри Российской Империи»[992]. Политика, согласно которой новообращенных размещали на «безопасном» расстоянии от других представителей их этнической группы не только в целях защиты, но и для лишения возможности бежать обратно, стала одним из аспектов, побудивших в 1730‐х годах Анну Иоанновну основать целые города с поселениями для новокрещеных, как в случае с Нагайбацкой крепостью для новообращенных башкир и татар в Уфимской губернии и в 1739 году со Ставрополем для новообращенных калмыков к северу от города Самары[993].

Рис. 22. Внутреннее убранство ламаистского молитвенного дома калмыцкого духовенства: главное божество (Шакьямуни), жертвенник, алтарь, чаша для воды и жертвенное блюдо, фигурки животных, лампады, ароматические свечи; духовные ученики, тимпан, металлические тарелки, тромбоны и шалмеи, впереди молящийся калмык. Медная пластина 1779 года. Петр Симон Паллас

Политика целенаправленного поселения и переселения по религиозным причинам, отделения новокрещеных от остававшихся иноверными представителей их этнической группы проводилась сначала в 1730‐х годах сначала при Анне Иоанновне, а затем при Елизавете Петровне. Это стало одним из важнейших инструментов русской православной миссионерской политики, поддерживаемой государством. Однако эта деятельность власти никоим образом не была новой. Скорее она продолжала линию поздних лет правления Петра I[994]. Конечно, позже тактика переселения приняла совершенно другие масштабы, особенно с того момента, как при Елизавете Петровне в 1743 году вышел приказ о том, чтобы переселять из своих деревень не новокрещеных, а «иноверцев»[995].

Вывод

Произошедший при Петре поворот в политике по отношению к нехристианам на юге и востоке, в особенности по отношению к «первобытным религиям» в Сибири и на Дальнем Востоке и к мусульманам в Поволжье, носил фундаментальный характер. Цель не была обусловлена краткосрочным завоевательным порывом, как это произошло в 1551–1555 годах во время правления Ивана IV. Для объяснения миссионерской кампании Петра I недостаточно доводов о защите политического господства, о принятии камералистских концептов и идеального образца упорядоченного полицейского государства. Скорее такую политику следует понимать как политику цивилизирования: русская православная религия служила царю в качестве передаточного звена для просвещения и моральных принципов. Его политика цивилизирования исходила из убеждения, что нехристианским этническим группам необходимо привить систему убеждений, имеющих больший вес с точки зрения цивилизации, некий высший канон ценностей. У московских правителей XVII века подобного убеждения (еще) не обнаруживалось.

Лишь при Петре I государственную миссионерскую политику можно рассматривать в русле традиции испанского историка Хуана Хинеса де Сепульведы, который в дебатах о правах индейцев в Южной Америке против Бартоломе де лас Касаса уже в 1550 году защищал испанскую политику насильственного обращения на том основании, что индейцы были необразованными варварами. При этом Сепульведа также ссылался на представление о том, что в силу своего превосходства испанцы призваны и обязаны бороться против «варварских обычаев»[996].

Наряду с новым мировоззрением перелом в миссионерской политике Петра по сравнению со временем Московского государства отразился и в попытке проведения этнически оформленной массовой миссионерской деятельности в отдельных регионах. Она пришла на место индивидуальных обращений в христианство определенных представителей высшего класса. Кроме того, при Петре I впервые возникла идея о закреплении обращения с помощью обучения в школе и образования.