— А я — кем угодно, только не американкой! Кстати, Тейлоры отказались представлять мисс Говард в суде, и все из-за той неприличной шумихи, которую подняли вокруг этого происшествия газеты.

— Я одного не пойму: что же такое заподозрила Фифи? — спросил Боровки.

— Так это мисс Шварц на вас донесла?

— Да. Мне-то казалось, что я убедил ее уехать со мной, но я знал, что, если она не согласится, мне стоит только щелкнуть пальцами и другая девушка… В тот день Фифи сходила к ювелиру и выяснила, что за ее портсигар я заплатил стодолларовой купюрой, которую свистнул с шифоньера ее маменьки. И отправилась прямиком в полицию.

— И даже не зашла к вам! А ведь приятель есть приятель…

— Я другое хотел бы знать: откуда у нее вообще взялись подозрения, кто настроил ее против меня?

Фифи же в этот момент сидела на барной табуретке в Париже и, потягивая лимонад, отвечала именно на этот вопрос заинтересованному бармену.

— Я стояла в холле, глядя в зеркало, — сказала она, — и услышала, как он разговаривает с дамой-англичанкой — той самой, которая подпалила отель. И до меня донеслись его слова: «Единственное, чего я боюсь как кошмара, — что она сделается похожей на свою маменьку». — Голос Фифи взмыл от возмущения. — Вы ведь видели мою маму, да?

— Да, в высшей степени достойная дама.

— После этого я поняла, что с ним что-то не так, и решила выяснить, сколько он заплатил за портсигар. Пошла разбираться. И мне показали купюру, которой он расплатился.

— Так теперь вы возвращаетесь в Америку? — поинтересовался бармен.

Фифи допила лимонад; соломинка забулькала в сахаре, оставшемся на дне.

— Нам придется поехать давать показания, да и в любом случае мы останемся еще на несколько месяцев. — Она встала. — Всего хорошего, у меня примерка.

Она им не досталась — пока. Фурии немного отступили и стоят на заднем плане, легонько поскрипывая зубами. Хотя времени у них еще навалом.

Впрочем, пока Фифи семенила через вестибюль, а лицо ее сияло новой надеждой, пока она шла и подыскивала себе спутника, хотя самой ей казалось, что она идет к портному, у самой старшей и самой опытной фурии все-таки возникли серьезные сомнения, смогут ли они ее заполучить.

Днем воздух потемнел от саранчи, некоторые женщины закричали и повалились на пол автобуса, накрывая волосы дорожными пледами. Саранча двигалась к северу, пожирая все на своем пути, — впрочем, в этой части света пожирать было особенно нечего; насекомые летели беззвучно, по прямой, будто хлопья черного снега. И ни одно не ударилось о лобовое стекло, не упало в салон автобуса; и вот некоторые шутники уже вытягивали руки, пытаясь их поймать. Минут через десять облако поредело, умчалось прочь — женщины вылезли из-под пледов, встрепанные и сконфуженные своей глупостью. Все заговорили одновременно.

Все говорили; да и абсурдно было бы не говорить, когда вы только что пережили налет саранчи на самом краю Сахары. Американец из Смирны говорил со вдовой-англичанкой, которая ехала в Бискру, дабы насладиться поздним порывом страсти с пока еще незнакомым ей шейхом. Биржевой маклер из Сан-Франциско смущенно обратился к писателю. «Вы писатель?» — спросил он. Отец с дочерью из Уилмингтона заговорили с авиатором-кокни, который собирался совершить перелет в Тимбукту. Даже шофер-француз обернулся и громко, отчетливо пояснил: «Шмели», отчего профессиональная сиделка из Нью-Йорка зашлась истерическим смехом.

Среди сумбурного кучкования путешественников произошло и одно продуманное движение. Мистер и миссис Лиддел Майлс, дружно повернувшись, улыбнулись и завели разговор с сидевшей прямо за ними молодой американской парой:

— Вам в волосы не набилось?

Молодые вежливо улыбнулись в ответ:

— Нет. Мы пережили это нашествие.

Было им по двадцать с небольшим, и у них был трогательный вид новобрачных. Красивая пара: молодой человек — романтичный и чувствительный, девушка — с удивительно светлыми глазами и волосами, на лице ни тени, его живая свежесть подчеркнута милой, спокойной уверенностью в себе. Мистер и миссис Майлс сразу распознали их хорошее воспитание, их явно «высокое» происхождение, которое выражалось как в отсутствии претенциозности, так и в привычке держаться на расстоянии, впрочем, без всякого высокомерия. Отчужденность их объяснялась тем, что им хватало друг дружки, тогда как мистер и миссис Майлс держались на расстоянии от других пассажиров совершенно сознательно, подчеркивая тем самым свое общественное положение, и отчужденность их была такой же работой на публику, как и громогласная назойливость американца из Смирны, над которым все подсмеивались.

При этом Майлсы решили, что молодая пара «возможно, подходит»; самим по себе им уже было скучно, и они явственно напрашивались на знакомство:

— Вы раньше бывали в Африке? Здесь просто невероятно изумительно! Вы направляетесь в Тунис?

Даже при том, что Майлсов изрядно вымотали те пятнадцать лет, что они вращались в высшем парижском свете, их нельзя было упрекнуть в отсутствии стиля и даже шарма, и еще до вечернего прибытия в Бу-Сааду, городок в оазисе, между двумя парами возникли дружеские отношения. Выяснилось, что в Нью-Йорке у них есть общие друзья; выпив коктейли в баре отеля «Трансатлантик», они решили поужинать вместе.

Когда позднее молодая пара, Келли, спустилась вниз, Николь уже слегка сожалела о том, что они приняли приглашение, — ведь теперь придется проводить определенное время в обществе новых знакомых до самой Константины — там пути их расходились.

Все восемь месяцев их брака она была так счастлива, что теперь, казалось, что-то нарушилось. На итальянском лайнере, который доставил их в Гибралтар, они не присоединялись ни к одной группе людей, отчаянно льнувших друг к другу в баре; вместо этого они старательно учили французский, а Нельсон разбирался с деловыми подробностями недавно полученного наследства в полмиллиона долларов. Кроме того, он написал картину: пароходную трубу. А когда один из весельчаков, завсегдатаев бара, навеки канул в Атлантике на подходе к Азорским островам, юные Келли почти обрадовались: это оправдывало их нежелание знаться с такими людьми.

Впрочем, у Николь была и другая причина жалеть о данном обещании. И она напрямую сказала об этом Нельсону:

— Я сейчас встретила в вестибюле эту пару.

— Которую — Майлсов?

— Да нет, молодую пару; они наши ровесники, ехали на другом автобусе: мы еще подумали, какие они симпатичные, — в Бир-Рабалу, после обеда, на верблюжьем рынке.

— Они действительно симпатичные.

— Очаровательные, — произнесла она подчеркнуто. — И он, и она, оба. И я почти уверена, что где-то ее раньше уже видела.