Бопс нетерпеливо обвил рукой ее плечи, и автомобиль двинулся к городу вверх по склону холма.

Через пятнадцать минут машина остановилась в нескольких кварталах от упомянутого кафе, и Фифи вылезла. Лицо маркиза теперь украшала длинная извилистая царапина, оставленная ногтем: она змеилась по щеке, пунктиром пересекала нос и заканчивалась целой россыпью отметин на нижней челюсти.

— Не люблю я таких дурачеств, — пояснила Фифи. — Можете не ждать. Мы возьмем такси.

— Стой! — яростно выкрикнул маркиз. — Чтобы я терпел такое от какой-то безродной выскочки? Говорили же мне, что над тобой весь отель потешается, — теперь я понял почему!

Фифи стремительно зашагала по улице к кафе; помедлила у двери, пока не разглядела брата. Он был точной копией Фифи, правда, в нем не чувствовалось ее обволакивающего тепла; в данный момент он сидел за столом с хрупкой изгнанницей с Кавказа и двумя сербскими прилипалами. Фифи дождалась, пока в душе всколыхнется гнев и придаст ей властности; потом пересекла танцплощадку; в сверкающем черном платье она была видна издалека, как грозовая туча.

— Меня за тобой мама послала, Джон. Иди за пальто.

— Да что ей приспичило? — осведомился он, глядя на сестру затуманенным взором.

— Мама велит тебе ехать домой.

Он неохотно поднялся. Оба серба тоже поднялись, а графиня не шелохнулась; ее глаза, глубоко спрятанные за монгольскими скулами, вперились в лицо Фифи; голова откинулась на чернобурку, на которую, как было известно Фифи, были потрачены карманные деньги брата за последний месяц. Джон Шварц стоял покачиваясь, и тут оркестр грянул «Ich bin von Kopf bis Fuss».[56]Фифи шагнула к охваченному переполохом столику, вынырнула обратно, держа брата за руку, и препроводила его в гардероб, а оттуда — к стоянке такси.

Было поздно, праздник завершился, прошел ее день рождения; пока они ехали обратно в отель — Джон привалился к ее плечу, — на Фифи вдруг накатила тоска. Здоровье у нее было крепкое, и она редко испытывала тревогу, а помимо того, Шварцы слишком давно жили в гостиницах, поэтому Фифи чувствовала себя как дома в «Отель де труа монд» — но в этот вечер все внезапно пошло не так. Бывает ведь, что вечера заканчиваются на праздничной ноте, вместо того чтобы зыбко растаять в баре? Каждый вечер после десяти ей мерещилось, что она единственное существо из плоти и крови, затесавшееся в колонию призраков, что ее окружают бесплотные фигуры, которые отступают во тьму, стоит ей протянуть руку.

Швейцар помог ей довести брата до лифта. Шагнув внутрь, Фифи обнаружила — слишком поздно, — что там уже находятся две пассажирки. Прежде чем она успела вытащить Джона обратно, они сами выскочили наружу, стараясь не задеть ее, будто боялись заразиться. Фифи услышала, как миссис Тейлор воскликнула: «Боже всемогущий!», а мисс Говард: «Какая мерзость!» Лифт двинулся вверх. Фифи старалась не дышать, пока он не остановился на их этаже.

Видимо, впечатления от этой последней встречи и заставили ее немного постоять совсем тихо в дверях неосвещенных апартаментов. И тут она ощутила, что в темноте перед ней находится кто-то еще, и даже когда брат ринулся вперед и рухнул на диван, она все еще вслушивалась.

— Мама! — позвала она, но ответа не дождалась; лишь какой-то звук, даже тише, чем шорох, будто ботинком по паркету.

Через несколько минут, когда вошла ее мать, они вызвали лакея и вместе обошли все комнаты, но там никого не оказалось. А потом они стояли рядом у открытой двери на балкон и смотрели на озеро — на французском берегу яркой гроздью сиял Эвиан, на горных вершинах лежали шапки снега.

— Мне кажется, довольно нам уже тут жить, — вдруг сказала миссис Шварц. — Я подумываю этой осенью увезти Джона обратно в Штаты.

Фифи опешила:

— А я думала, что мы с Джоном будем учиться в Сорбонне, в Париже…

— Как я могу оставить его в Париже? И как я могу оставить тебя тут одну?

— Но я уже привыкла жить в Европе. Для чего же я тогда училась по-французски? Мама, да у нас дома и знакомых-то не осталось!

— Ничего, заведем. Всегда заводили.

— Но ты же знаешь, что там все по-другому! Там все такие задаваки! Девушке негде знакомиться с подходящими молодыми людьми, даже если такие и есть вообще. Все так и следят за каждым твоим шагом.

— Здесь то же самое, — заявила ее мать. — Этот мистер Викер только что остановил меня в вестибюле; он видел, как ты вернулась с Джоном, и стал мне указывать, чтобы ты, мол, не ходила в бар, потому что ты еще слишком молодая. Я сказала ему, что ты пьешь только лимонад, а он — не в том дело, из-за таких сцен, как нынче, у него постояльцы съезжают.

— Вот ведь вредина!

— Словом, пора бы нам домой.

Последнее слово, лишенное для Фифи всякого смысла, отдалось тоскою в ее ушах. Она обняла мать за талию, внезапно поняв, что это она, а не мать — ведь мать поддерживали четкие представления о прошлом — окончательно заблудилась в этом мире. На диване похрапывал ее брат, уже вступивший в мир слабых, мир тех, кто прислоняется друг к другу, — и этого дурно пахнущего, текучего мира ему хватало. А Фифи все смотрела в незнакомые небеса, зная, что может пронзить их, отыскать свой собственный путь сквозь завесу зависти и испорченности. Впервые за все время она подумала всерьез о том, не выйти ли за Боровки прямо сейчас.

— Хочешь сходить вниз, поговорить с мальчиками? — предложила ей мать. — Их там все еще много, и все спрашивают, где же ты.

Но фурии уже начали охоту на Фифи — на ее ребяческую сговорчивость и ее неискушенность, даже на ее красоту: они поставили себе задачу сокрушить все это и втоптать в первую попавшуюся грязь. К тому моменту, когда она, тряхнув головой и насупившись, шагнула к себе в спальню, они уже успели отобрать у нее нечто навсегда.

На следующее утро миссис Шварц явилась в кабинет к мистеру Викеру, дабы сообщить, что из ее номера похитили двести американских долларов. Деньги она, прежде чем лечь спать, оставила на шифоньере, а когда проснулась, их там уже не было. Дверь в их номер с вечера была заперта на засов, утром же он оказался отодвинут; при этом ни сын ее, ни дочь не проснулись. По счастью, драгоценности она взяла с собой в постель в замшевом мешочке.

Мистер Викер решил, что действовать нужно деликатно. В отеле проживало немалое число гостей, находившихся в стесненных обстоятельствах и склонных к безрассудным действиям, однако спешить не следовало. В Америке у человека либо есть деньги, либо их нет; в Европе случается, что будущему наследнику нечем заплатить за стрижку, пока не отправится к праотцам его пятый кузен, но вероятность такая не исключена, и оскорблять его негоже. Открыв служебный экземпляр «Альманаха де Гота», мистер Викер обнаружил, что Станислас Карл Иосиф Боровки надежно подвешен к самой дальней веточке фамильного древа, которое древностью своей превосходит корону святого Стефана. В то утро, в костюме для верховой езды, щеголеватостью напоминающем гусарскую форму, граф отправился на прогулку с безупречной мисс Говард. С другой стороны, кого именно ограбили, сомневаться не приходилось, и негодование мистера Викера постепенно начало сосредотачиваться на Фифи и ее семействе, которые могли бы избавить его от всех этих хлопот, съехав из отеля некоторое время тому назад. Кстати, не исключено, что этот полоумный сыночек, Джон, сам умыкнул деньги.