Пара, о которой шла речь, ужинала на другом конце зала и почему-то необоримо притягивала взгляд Николь. Впрочем, у незнакомцев теперь тоже появились собеседники, и Николь, которой вот уже два месяца не доводилось разговаривать со сверстницей, снова почувствовала легкий укол сожаления. Майлсы — внешне утонченные и откровенно заносчивые — были совсем другое дело. Они успели посетить ошеломительное количество разных мест и, похоже, были лично знакомы со всеми недолговечными призраками с газетных страниц.

Ужинали они на гостиничной веранде, под низким небом, полным присутствия некоего странного зоркого Бога; за углом здания в ночи уже перекликались звуки, про которые они столько читали, но которые оставались до истерики незнакомыми: сенегальские барабаны, местная флейта, самовлюбленный женственный вой верблюда, шаги арабов, обутых в туфли из старых автомобильных покрышек, молитвенные завывания какого-то волхва.

У гостиничной стойки один из их спутников монотонно пререкался с портье по поводу обменного курса; к чувству оторванности от привычного, которое все усиливалось по мере их продвижения на юг, добавилось ощущение неуместности.

Миссис Майлс первой прервала затянувшееся молчание и с явственным нетерпением повлекла их за собой, из ночной тьмы к столу.

— Нужно было переодеться. Ужинать веселее, если переодеться, ведь в нарядном платье чувствуешь себя совсем иначе. Англичане это прекрасно знают.

— Нарядное платье — здесь? — запротестовал ее супруг. — Я бы чувствовал себя как тот оборванец в драном фраке, которого мы сегодня видели, он гнал овец.

— Я, если не переоденусь, чувствую себя туристкой.

— А разве мы не туристы? — спросил Нельсон.

— Я себя туристкой не считаю. Турист — это человек, который встает ни свет ни заря и отправляется осматривать соборы и постоянно рассуждает про достопримечательности.

Николь и Нельсон, которые добросовестно осмотрели все положенные памятники между Фесом и Алжиром, наснимали множество бобин кинопленки и считали, что самоусовершенствовались, признались в этом своем прегрешении, но тут же решили, что их дорожные впечатления вряд ли будут интересны миссис Майлс.

— Все места одинаковы, — продолжала миссис Майлс. — Единственное, что имеет значение, — с кем ты там встречаешься. Новые пейзажи занимают разве что в первые полчаса, а потом хочется увидеть себе подобных. Вот почему на некоторые места возникает мода, а после она меняется, и все перекочевывают куда-нибудь еще. Место, право же, не имеет значения.

— Но ведь сперва кто-то должен решить, что это действительно хорошее место, — возразил Нельсон. — Ведь первые визитеры приезжают только потому, что им там нравится.

— А куда вы собираетесь нынешней весной? — осведомилась миссис Майлс.

— Мы подумывали про Сан-Ремо, а может, в Сорренто. Мы впервые в Европе.

— Дети мои, я прекрасно знаю и Сан-Ремо, и Сорренто: вы не вынесете ни того ни другого даже неделю. Там так и кишат ужаснейшие англичане, которые читают «Дейли мейл», дожидаются почты и рассуждают о невыносимо скучных вещах. С таким же успехом можно отправиться в Брайтон или Борнемут, купить белого пуделя и зонтик от солнца и прогуливаться по набережной. А вы надолго в Европу?

— Пока не знаем; может, на несколько лет. — Николь чуть запнулась. — У Нельсона появились кое-какие деньги, и нам захотелось перемен. Мой отец страдал астмой, и я долгие годы ездила с ним по самым что ни на есть унылым курортам, а Нельсон работал в пушной фирме на Аляске и работу свою ненавидел; а теперь мы свободны и вот приехали за границу. Нельсон собирается заниматься живописью, а я — пением. — Она бросила победоносный взгляд на мужа. — Пока все складывается совершенно изумительно.

Оглядев туалет молодой женщины, миссис Майлс пришла к выводу, что деньги у ее мужа появились немалые, и тут же заразилась ее энтузиазмом.

— Вам обязательно нужно поехать в Биарриц, — посоветовала она. — Или вот еще в Монте-Карло.

— Я слышал, тут можно посмотреть отменный спектакль, — заметил Майлс, заказывая шампанское. — Улед-Наиль. Консьерж говорит, это девушки из горного племени, которые приходят сюда, выучиваются танцевать и все такое, потому что им нужно насобирать золота, чтобы вернуться в горы и выйти замуж. Нынче они дают представление.

Когда позднее они шли в кафе, где выступали Улед-Наиль, Николь сожалела о том, что они с Нельсоном не идут вдвоем сквозь ставшую совсем низкой, совсем мягкой, совсем яркой ночь. Нельсон заказал за ужином вторую бутылку шампанского, но они оба не привыкли столько пить. Когда они приблизились к месту, где играла грустная флейта, Николь не хотелось входить внутрь — она предпочла бы забраться на вершину небольшого холма, где небесным светилом сияла в ночи белая мечеть. Жизнь куда лучше любого спектакля; подойдя к Нельсону вплотную, она сжала его руку.

Кафе, напоминавшее пещерку, было набито пассажирами двух автобусов. Девушки — светло-шоколадные плосконосые берберки с прекрасными, скрытыми в тени глазами — уже танцевали на сцене сольные танцы. На них были бумазейные платьица, похожие на те, что носят на американском юге старые негритянки; тела под этими платьицами медленно извивались, а потом начинался танец живота — серебряные пояса взметались и подпрыгивали, на шеях и запястьях позванивали монисты из настоящих золотых монет. Флейтист был еще и комиком: он пританцовывал, передразнивая девушек. Барабанщик, замотанный в козьи шкуры, будто шаман, был настоящим негром из Судана.

В сигаретном дыму было видно, как девушки одна за другой начинали перебирать пальцами, будто играли в воздухе на рояле: движение несложное на первый взгляд, а на деле чрезвычайно изощренное; потом они переходили к столь же незамысловато-ленивым, но чрезвычайно точным движениям ногами — то была лишь подготовка к необузданной чувственности заключительного танца.

Затем все стихло. Хотя представление вроде бы и не закончилось, большинство зрителей стали вставать и направляться к выходу; впрочем, в зале гулял какой-то шепоток.

— Что там? — спросила Николь у мужа.

— Ну, судя по всему… как я понял, за определенную плату Улед-Наиль могут еще станцевать в… восточном стиле… одетые только в свои украшения.

— А-а.

— Мы остаемся, — жизнерадостно заверил ее мистер Майлс. — В конце концов, затем мы сюда и приехали, чтобы увидеть подлинные обычаи страны, и нечего тут впадать в излишнюю скромность.

Мужчины почти все остались, несколько женщин — тоже. Николь внезапно поднялась.

— Я подожду снаружи, — сказала она.

— Да почему тебе не остаться, Николь? Миссис Майлс ведь остается.

Флейтист уже выводил первые ноты. На возвышении посреди сцены два бледно-шоколадных ребенка лет четырнадцати снимали свои бумазейные платьица. Николь заколебалась на миг, раздираемая между отвращением и нежеланием показаться ханжой. А потом увидела, как другая молодая американка порывисто поднялась и направилась к двери. Признав в ней симпатичную молодую жену из другого автобуса, Николь тут же приняла решение и пошла следом.