ящик стола и поспешно его задвинул.

Бердина не знала, о чем босс собирался поговорить с Филом Тингли, когда тот вернется на фабрику около пяти, так как ей было просто поручено предупредить приемную о таком намерении. Когда Фил появился, она как раз завершила рабочий день и вместе со всеми остальными, за исключением мисс Йейтс, которая обычно задерживалась примерно до шести, отправилась домой. Итак, Бердина видела, как Фил прибыл спустя пару минут после пяти, но не стала свидетелем его ухода примерно сорока минутами позже, а от наиболее поразительного события этого дня – телефонного разговора, состоявшегося без четверти шесть, спустя всего пять минут после того, как Фил покинул офис, – ее отделяли не только двойная перегородка, но и восемь миль подземки.

Артур Тингли недовольно кривился, не отводя взгляда с лотков для корреспонденции на столе:

– Бьюкенен четыре-три-ноль-один-один… Это ты, Эми? Дядя Артур беспокоит. Я хочу… э-э-э… у меня возникла… э-э-э… одна проблема, и ты могла бы помочь. Сможешь подойти сюда, в офис, в шесть… нет, погоди-ка, вот черт, это неудобно… можешь прийти к семи часам? Нет-нет, не в этом дело. Не по телефону. Нет, не могу. Ну да, проклятье, я прошу тебя об услуге! Хорошо, так и быть. Об одолжении прошу… мы ведь семья… моя сестра приходится тебе матерью, так? Все обсудим, когда ты появишься…

В гостиной своей квартиры на Гроув-стрит Эми Дункан положила телефонную трубку на рычаг и присела на диван со смесью отвращения и изумления на лице.

– Ушам своим не верю, – сказала она вслух. – И я согласилась туда явиться… Вот ведь дура набитая! Надо было посоветовать ему обратиться со своей проблемой к детективу мисс Боннер.

Эми посидела еще немного, а затем отправилась в ванную и приняла аспирин. День выдался предельно неудачным. Проснулась она поздно и ничего толком не сделала, так как делать было нечего. Теперь у нее оказалось предостаточно свободного времени, чтобы поправить воротничок и выпустить подол зеленого платья, чем она и собиралась заняться перед званым обедом, но теперь никакого свидания не намечалось. В какой-то момент этого нескончаемого дня Эми все равно вытащила платье из шкафа и даже начала отпарывать строчку на подоле, но бросила это занятие, не доведя дела до конца. За весь день не произошло ровным счетом ничего. Единственным исключением стал телефонный звонок около четырех дня. Текумсе Фокс сообщил, что, вероятно, через день-другой сможет представить ей свои первые выкладки.

Чуть позже пяти появилась подруга, с которой они снимали квартиру, вихрем пронеслась по дому, переоделась и убежала. Эми же, приняв аспирин, прошла в спальню, глянула на себя в зеркало, но не нашла там утешения, легла на кровать и закрыла глаза. Так она и пролежала не менее часа. Когда же, вздрогнув, она посмотрела на свои часики, то резко вскочила.

– Бедная ты дуреха! – произнесла Эми с нотой отвращения в голосе, опять обращаясь в пустоту. – Если полагаешь, что не знаешь, о чем таком тебе не хочется думать, лучше не думай вовсе. – Неожиданно для себя самой, она весело рассмеялась. – А что, неплохо сказано! Возьми на заметку… ха!

После чего, не теряя времени, Эми стала приводить в порядок лицо и одеваться, выбрав в шкафу старое синее платье, которое никогда ей не нравилось. Поесть она уже не успевала, но с этим можно и повременить – в любом случае голода Эми не чувствовала. Насколько можно было судить, вглядываясь в ранние ноябрьские сумерки, за окнами слегка моросило, однако, выйдя на улицу, Эми попала под сильный дождь с ветром и решила добраться на такси. Ей даже повезло остановить машину еще до того, как она дошла до угла. Перед зданием Тингли на Двадцать шестой улице Эми вылезла из такси и под дождем устремилась к крыльцу. Добралась до входа, толкнула дверь и вошла.

На пороге она остановилась, решив пока дверь не закрывать, так как света не было. Выщербленные ступени бежали вверх, в кромешную темноту. Лишь тогда Эми вспомнила про один из бесчисленных недостатков старого здания: в нем не было настенных выключателей. Она осторожно сделала пару шагов вперед, слепо водя поднятыми над головой руками по воздуху, пока ее пальцы не нащупали свисающую цепочку выключателя. Потянув за нее, Эми включила свет, прикрыла парадную дверь и стала подниматься по лестнице. Ее шаги по исстрадавшимся доскам громко раздавались в окружающей тишине. На верхней площадке Эми вновь пошарила в воздухе руками, нащупала и потянула еще за одну цепочку, только после этого преодолела оставшиеся футы и открыла дверь в приемную. Здесь тоже царила темнота.

С полсекунды она простояла неподвижно, а затем по всему ее телу пробежала мелкая дрожь.

То был мышечный рефлекс, вызванный вспышкой паники, которая пронеслась по нервам без всякой, впрочем, на то причины. Окружающая тишина вполне заслуживала называться мертвой, но дядя Артур не всегда бушевал и топал ногами, и не было никаких оснований предполагать, что в здании находятся какие-либо другие производящие шум существа. Что до отсутствия света, об этом беспокоиться и вовсе не имело смысла. Еще работая тут, Эми как-то заметила вслух, что покидать рабочее место в темноте было подобно забегу по коридорам с невидимыми препятствиями. Что ж, электричество обходится недешево, а Тингли никогда не одобряли расточительства.

В любом случае Эми замерла на миг, трепеща на пороге тьмы. И даже ощутила почти неудержимое желание прокричать в эту тьму имя дяди, но все же совладала с собой, подавила эту слабость. Тем не менее дверь в приемную она оставила открытой и вернулась к прежней тактике: прокладывая себе путь дальше, останавливалась, нащупывала цепочку от лампы и включала свет, пока не прошла весь лабиринт перегородок до двери с надписью «Томас Тингли». За матовым стеклом кто-то уже успел включить свет, и дверь стояла распахнутой. Эми вошла и сразу заметила, что Артура Тингли за письменным столом нет. Неуверенно постояв, она сделала второй шаг, и тогда, следуя уверениям тех, кто считает сознание необходимым атрибутом человеческого бытия, Эми Дункан перестала существовать.

К жизни она возвратилась, не имея в тот момент ни малейшего представления о том, сколько времени провела в пустоте, почти ощущая себя каким-то скользким существом, мучительно пробивающим себе путь сквозь ил на топком дне мутной реки. Возвращение к жизни было настолько мучительным, что казалось агонией. Еще какое-то время Эми не жила в подлинном смысле этого слова, оставаясь лишь бессвязным, далеким гулом нервных импульсов. Потом что-то произошло: она открыла глаза, хотя еще не вполне достигла