Два трупа, все еще сжимавших друг друга в объятиях смерти, были найдены на берегу, на глинистой отмели. Было проведено дознание, по которому был вынесен открытый вердикт, и тела похоронили. Произошли другие события, газеты заполнили сообщения о новых трагедиях, и дело провинциального адвоката, запятнавшего себя двоеженством, и вместе со своей законной женой нашедшего трагический и таинственный конец, стало забываться.

В Бойсингеме и всей округе многие сочувствовали Белль, которую люди по-прежнему называли миссис Квест, хотя она не имела права на это имя. Она воспринимала это сочувствие холодно и вела уединенную жизнь. Как только смерть ее предполагаемого мужа полностью подтвердилась, Белль открыла его сейф (ибо он оставил ей ключи на туалетном столике) и обнаружила там завещание и другие бумаги, включая договоры на передачу закладных, в пояснительной записке к которым мистер Квест говорил, что она не может претендовать на них. Согласно закону, она не имела на них права, даже если бы захотела оставить их себе, ибо они были вымогательством вырваны у ее бывшего возлюбленного под угрозой судебного иска.

Поэтому она положила их в бандероль и отправила Эдварду Косси, вместе с формальным объяснением, гадая в душе, как тот решит поступить с ними. В неведении она оставалась недолго. Вскоре ей пришло уведомление об их получении, а еще через три дня стало известно, что мистер де ла Молль получил от лица Эдварда Косси требование вернуть полученные по ссуде деньги.

Нападение было столь внезапным…

Из чего следовало, что Косси решил не отказываться от внезапно привалившего ему преимущества. Давление и только давление поможет ему достичь цели, и он применял его безжалостно. Поскольку между ним и Белль было все кончено, для нее это не имело значения. И все же она невольно задумалась о необычайном упорстве и твердости его намерений, о которых свидетельствовал этот его поступок. Затем ее мысли обратились к другому вопросу, в связи с которым ее планы начинали приобретать ясность.

Через несколько дней, а точнее, ровно через две недели после смерти мистера Квеста, Эдвард Косси в задумчивости сидел возле камина у себя дома. У него было немало дел в Лондоне, требовавших его присутствия там, но в Лондон он не поедет. Он не мог уехать из Бойсингема, так что дела пусть по возможности решают без него. Он по-прежнему был полон решимости жениться на Иде, даже сильнее чем прежде, ибо от постоянных размышлений об этом достиг состояния, близкого к помешательству.

Он мгновенно узрел преимущество, которое подарила ему трагическая смерть мистера Квеста и возврат закладных, и хотя он знал, что Ида будет еще сильнее ненавидеть его за это, он поручил своим адвокатам взыскать деньги и пустить в ход все возможные законные средства для оказания давления на мистера де ла Молля. В то же время он написал в частном порядке сквайру, обратив его внимание на тот факт, что теперь дела вновь обстоят так, как то было в начале, однако он по-прежнему готов выполнить ранее озвученные договоренности, при условии, что тот убедит Иду согласиться выйти за него замуж.

На что мистер де ла Молль ответил достаточно вежливо, несмотря на свою обиду и раздражение по поводу того, каким образом его будущий зять решил распорядиться закладными после смерти мистера Квеста, а также подозрение (это было лишь подозрение) по поводу первоначальной причины их передачи адвокату. Он повторил то, что уже говорил ранее, что де не может принудить свою дочь вступить в брак, но если она согласится, то он не станет возражать.

Так что пока дело не продвинулось дальше. Пару раз Эдвард встречал Иду, гуляющей возле замка или по дороге в город. Она холодно кивала ему, и это все. В его повседневном хлебе разочарования была лишь одна крошка утешения – слабая надежда, которая, когда речь идет о женщине, заставляет сердце болеть даже больше: насколько Косси знал, его ненавистному сопернику, полковнику Кваричу, было запрещено приходить в замок, и что он и Ида практически не общаются.

Но он был упрямым и настойчивым человеком; он знал силу денег и те перемены настроения, к которым способна подтолкнуть отчаявшихся людей их нехватка. Он также знал, что женщины, которые привязаны к одному мужчине, нередко добровольно продают себя другому, понимая, что любовь может пройти, а богатство (если договор составлен правильно) – нет. Поэтому он не оставлял надежды, что под давлением множества обстоятельств, – а те оказывали на нее все возрастающее давление, – дух Иды со временем будет сломлен, ее сопротивление рухнет, и он добьется своей цели. И, как покажут последующие события, эта надежда не была беспочвенной.

Что касается его страсти, той буквально не было предела. Она давала о себе знать самыми разнообразными способами, и в радиусе многих миль была предметом всеобщего любопытства и сплетен. Над камином в гостиной имелся свежий тому пример. Правдами и неправдами он заполучил несколько фотографий Иды, в частности, одну из них в придворном платье, которое она надевала два или три года назад, когда ее брат Джеймс настоял на том, что ее следует представить при дворе. Эти фотографии он увеличил, а затем, заплатив 500 фунтов, заказал известному художнику портрет Иды в полный рост в придворном платье. Заказ был выполнен, и хотя колорит картины оставлял желать лучшего, портрет, имевший поразительное сходство с живой Идой, в целом был прекрасным произведением живописи и теперь висел в великолепной позолоченной раме над его камином.

Итак, в тот день Косси сидел перед камином, задумчиво глядя на портрет, чьи очертания в мерцающем декабрьском свете постепенно тускнели, когда вошла служанка и объявила, что с ним желает поговорить некая дама. Эдвард спросил, как ее зовут, на что девушка ответила, что не знает, потому что вуаль на ее шляпке была опущена, а сама она была в просторном плаще.

Через пару минут гостья вошла. До ее прихода Косси снова впал в задумчивость, потому что теперь, казалось, его ничто не интересовало, если только это не имело отношения к Иде. Он же знал, что эта женщина не может быть Идой, потому что служанка сказала, что она невысокого роста. Так случилось, что он сидел к двери правым ухом, на которое он теперь был глух, поэтому немощь и грезы помешали ему услышать, как Белль – а это была она – вошла в комнату.

Минуту или даже больше она стояла, глядя на него, пока он сидел, устремив взгляд на портрет, и пока она смотрела на него, на ее нежном бледном лице возникло что-то похожее на жалость.

– Боже, какое же проклятие наложено на нас, что мы обречены искать то, что не можем обрести? – подумала она вслух.

Теперь он услышал ее, и, подняв глаза, увидел ее, стоящую в свете и мерцании камина, игравшем на ее бледном лице и черном плаще. И тотчас вздрогнул. В следующий миг она скинула с себя плащ и капюшон, и тот упал на пол. Но где же ее прекрасное округлое тело, где ее золотистые локоны? Исчезли, а их место заняла грубая хламида из синей саржи, на которой висело распятие, и белый капюшон монахини.

Он с восклицанием вскочил со стула, не зная, примерещилось ли ему это или же он и вправду видел женщину, стоявшую там, словно призрак в свете камина?