Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скорее бы уже, – хрипло сказала женщина.
Ее грудь поднималась от частого тяжелого дыхания, обнаженные ноги, когда-то такие крепкие и упругие, похожие на бутылочки, стали тоненькими. Казалось, что это одни кости, плотно обтянутые желтой кожей, лишь неестественно выступали коленные суставы. Маричка укрыла мать.
– А Сонечка, кажется, поправилась, – заметила Маричка.
Она подняла распашонку ребенка.
– Смотри, у нее животик увеличился, – похвасталась подруга. – И ножки уже не такие худенькие.
Варя заколебалась, нужно ли сказать Маричке правду. Было заметно, что ребенок совсем отощал и начал пухнуть от голода.
– А я говорю, что ребенок потолстел так, как мои ноги, – вмешалась в разговор тетка Фенька, свекровь Марички, – а она мне не верит. – Женщина подняла юбку, показав неестественно полные ноги. – Быстрее бы уже отмучиться. Нет уже силы жить.
– Нет! Неправда! – Маричка взяла на руки ребенка. – Скажи, Сонечка, что наша бабушка все наговаривает.
Лишь теперь Варя заметила в глазах Марички какой-то нездоровый блеск. И разговаривала Маричка как-то странно, быстро и слишком возбужденно.
– Скоро вернется наш папочка, – обращалась Маричка к ребенку. – Он привезет нам много-много хлеба! Папочка нас любит, он заберет нас к себе в город. А там есть столовые, есть магазины, а в них и хлеб, и конфеты, и масло! Все-все! Моя дочечка будет есть сладкие конфетки. Да, Соня?
– И так всегда, – пожаловалась тетя Фенька. – Неужели не понятно, что Павла уже не стоит ждать?
Маричка нехорошо глянула на свекровь и опять к ребенку:
– Плохая у нас бабка! Да, доченька?
– Маричка, ты не заболела? – осторожно спросила Варя.
– Нет! С чего ты взяла?
– Мне показалось.
– А нам ничего не кажется! Да, моя куколка? – Она поцеловала ребенка в лоб.
– Я принесла немного еды, – сказала Варя, поставив крынку на стол. – Здесь еще немного крупы.
– Вот и хорошо! – весело сказала Маричка. – Сейчас будем кушать.
– Так я пойду?
– Иди, Варя, иди! – ответила Маричка, не взглянув в ее сторону.
– Слушайте, что я вам сейчас расскажу! Не поверите! – начала Ольга радостно, едва успев переступить порог. Она быстро разделась, уселась на скамью.
– Что же такое необычное случилось? – поинтересовался Павел Серафимович.
– Как вы уже слышали, – начала Ольга, покрыв плечи платком с головы, – вместо повешенного председателя колхоза назначили Щербака. Говорят, что временно, пока созовут колхозное собрание и выберут нового.
– Это мы уже слышали, – сказал отец.
– Утром все руководство уехало в район – то ли на совещание, или кто его знает, куда их черти понесли, – продолжила Ольга. – Я отпросилась и сегодня была дома. Вот вижу – люди куда-то спешат. Я на улицу – бегут в колхоз с сумками, с мешочками, с узелками – кто с чем. Узнаю, что раздают зерно колхозникам. Кто, что и сколько – никто не знает. Я за Ивана и тоже туда! В кладовой стоят весы, и сам Кузьма Петрович раздает каждому члену колхоза по килограмму пшеницы и по полкило гречки. Если бы вы видели, что там творилось! Женщины руки пытались ему целовать! Оно же, конечно, дал понемногу, но это зерно может спасти чью-то жизнь. Может, для кого-то и гречка – спасение от верной гибели. Не так ли?
– И вы свое получили? – спросил отец.
– Да! И на Ивана дал, и на свекровь, хотя те уже не в состоянии были дойти. Я и вам принесла горсточку гречки.
– Зачем? – сказала Варя. – Мы же больше, чем ты, выменяли муки.
– Не вам, так детям кашка или супчик будет! – Ольга торжественно положила на стол узелок.
Варя подоила корову, остановилась возле коровника. На землю опускался зимний морозный вечер. Раньше она с этого места любила наблюдать за переменчивыми огоньками на взгорье. Там был хутор Надгоровка, где избушки выстроились в один ряд. Десять избушек, в которых по вечерам люди зажигали свет. Наступала темнота, и избушки исчезали из вида, а во тьме мигали лишь огоньки окон. В последнее время Варя заметила, что огоньков становится все меньше и меньше. Еще вчера тускло поблескивало лишь в одном окошке, а сегодня была сплошная темнота. Варя еще немножко подождала – огонек так и не засветился. Она уже собралась идти в хату и цедить молоко, когда услышала, как скрипнула калитка.
– Кто там? – спросила она, увидев человеческую фигуру.
– Варя, это я, Кузьма Петрович, – отозвался пришедший.
Варя поставила ведро, подошла ближе.
– Вы к отцу? – спросила. – Проходите, он дома.
– Нет, я к тебе.
– Ко мне? – удивилась Варя.
– Да. Что ты там высматривала? – спросил мужчина. – Подошел, увидел тебя, а ты так пристально куда-то смотрела.
– Люблю наблюдать за огоньками в хатах Надгоровки, – ответила Варя. – А сегодня не дождалась ни одного.
– Их уже не будет, – задумчиво сказал Кузьма Петрович. – Никогда не будет. Угас свет в хатах, потому что некому светить. Сегодня умер последний житель хутора.
– Неужели никого не осталось?
– Ни одной живой души. Сам проверил все жилища. Ездовой вывез последнего умершего, а я закрыл все двери и ставни, повесил черный флаг на крайнем доме.
– Черный? Зачем?
– Черный флаг… Печаль, траур. Это значит, что в поселении уже никого не осталось. Вместе с людьми умрут их жилища, дворы и садики зарастут сорняками, хаты врастут в землю, развалятся и вскоре сравняются с землей. О бывшей жизни будут еще некоторое время напоминать яблони и вишни, но и те недолго просуществуют без людей, одичают, вымерзнут, погибнут, как и их хозяева.
Они помолчали – грусть охватила души, не оставив нужных слов.
– Может, зайдете в хату? – Варя первой нарушила молчание.
– Нет, я ненадолго, – сказал Кузьма Петрович. – Сегодня раздал людям немного зерна и гречки.
– Слышала. Но мы же не колхозники.
– Я принес вам немного зерна, – протянул ей сумки. – Там гречка и пшеница.
– Но… – Варя растерялась.
– Бери, пригодится. Я когда-то дружил с твоим отцом.
– Я знаю.
– Если спросит обо мне, скажи, что я не забыл добро, которое он сделал для меня, – попросил Щербак.
– Так зайдите и сами скажете.
– Возьми еще это. – Мужчина взял Варину руку, положил на ладонь что-то металлическое и теплое.
– Что это? – спросила она.
– Моя награда, – ответил Щербак, – серебряный Георгиевский крест.
– Зачем вы мне его даете? – спросила совершенно растерявшаяся Варя.