Варя осторожно освободила грудь, когда малыш заснул, переложила его в кровать.

– Мама, – начала хныкать Маргаритка, – я хочу кушать.

– Дочечка, – Варя взяла со стола миску, – иди ко мне, я тебе дам свеклы.

Покормила ребенка отваром из свеклы. Сладковатая еда – потертая свекла, отваренная в воде, но без хлеба. Через час ребенок опять захочет есть – отвар лишь имеет сладкий привкус, в действительности же на большой чугун кладется одна небольшая свекла, а хлеб будет вечером. Каждому по маленькому кусочку. Детям с молоком, взрослым – с отваром, в котором плавают вишневые веточки. Вскоре не будет и такого – придется вырубить вишню, яблони и даже заросли сливняка вокруг могил. Одичавшие кусты слив никогда не родили и никому не мешали. Теперь они – их доход, а с дохода надо будет платить налоги. Вырубят заросли сливняка – обнажатся грустные и одинокие кресты на могилах.

– Мама, дай хлебца, – опять плачет дочка.

– Маргаритка, не капризничай, – Варя погладила ее по головке, – нет хлебца.

– Молочка дай! – просит.

– И молочка пока что нет.

– А ты возьми у коровки.

– Не дает.

– Почему? Она плохая?

– Нет, она очень хорошая, но сейчас у нее молочко закончилось, – объясняет Варя и предлагает: – Ложись на кровать, я тебе сказочку расскажу.

Девочка послушно укладывается в постель, складывает ладошки «лодочкой», просовывает их под щечку.

– Я послушаю сказочку, и ты мне дашь хлебца? – хитро щурит глазки.

И так всегда. Все время разговоры сводятся к еде. Завтра будет на утро «суп» – сваренная на воде измельченная картофелина и крупица соли, и опять будет «чай» из вишневых веточек. А на вечер – последний кусок хлеба, где больше отрубей из проса, чем муки.

– Мама, сказочку! – Маргаритка касается руки матери, и Варя выходит из задумчивости.

– Да, моя дорогая, – произнесла Варя. – Я тебе расскажу сказочку о…

Варя задумалась. Сказку о Колобке? Нельзя – в ней речь идет о вкусном розовом Колобке, испеченном из муки. Может, об Ивасике-Телесике? Варя лихорадочно вспоминает все подробности народной сказки. Нет, нельзя. Там дед с бабой делят между собой пирожки. О Лисичке и Волчище? Опять не то, потому что и там говорится о еде. И почему во всех сказках кто-нибудь что-нибудь ест?! Кто придумал такие сказки?

– Мама, дай мне немножечко сахара, и не нужно сказочки, – просит девочка.

Варя не выдерживает. Идет к большой кровати и, заслонив собой подушку, достает из небольшого мешочка маленький сладкий комочек. Она со страхом коснулась сумки – осталось совсем мало. Поправила подушку, положила в раскрытый ротик лакомство.

– Держи, моя птичка, – сказала Варя, – но не жуй сразу, а пососи. Закрывай глазоньки и соси долго-долго, пока не заснешь.

Девочка довольно улыбнулась и закрыла глазки. Варя укрыла дочку одеялом – есть надежда, что ребенок заснет. Она подошла к окну, выглянула на улицу. Когда же вернется отец? И Василий задержался у своих родителей. За окном – тихая безлюдная улица. Приоткрылась входная дверь дяди Костиной хаты. Мужчина медленно выходит неодетый во двор, пошатываясь, тенью продвигается мимо хаты, опираясь на стены здоровой рукой. Он сел на завалинке, наклонил голову. Отдохнув, снова начал медленно двигаться, держась здоровой рукой за стену. Сосед вышел на улицу и, собрав силы, поковылял через дорогу, направляясь ко двору Черножуковых. Варя бросила взгляд на кровать – дети спали. Она обула валенки, накинула на голову большой платок, вышла во двор навстречу соседу.

Дядя Костя уже доковылял до их усадьбы. Он сидел во дворе на снегу под хатой, опершись спиной на стену.

– Дядя, замерзнете так! – сказала Варя, направляясь к мужчине.

Она подошла к нему ближе. Его лицо было серого оттенка, как сухая земля, измученное-измученное и безразлично-спокойное. Тяжело дыша, переводя дыхание, дядя Костя произнес:

– Варя, прошу тебя… Дай мне… Хоть какую-то каплю еды. Хоть что-нибудь дай…

Варя метнулась в хату. Достала из тайника хлеб, отломила кусочек, в сенях макнула его в воду. Дрожащей рукой человек взял хлеб, положил в рот, начал жевать. Вдруг он медленно скользнул по стене набок, будто захотел прилечь отдохнуть, подогнул под себя ноги, скорчился и замер, не успев проглотить кусочек.

– Дядя… – Варя наклонилась над соседом и увидела, что он уже не дышит.

Преодолевая в себе страх, она отошла от умершего. Затем оделась и вышла на улицу – нигде никого. Даже не слышно собачьего лая. Всегда в мороз собаки лаяли без причины, скорее чтобы согреться, а теперь тихо. Неужели и вправду их съели люди, которым они верно служили, охраняя дворы от посторонних? Нужно дождаться подводы, которая собирает умерших. Спросить бы кого-нибудь, когда она ездит, да не у кого. И детей одних в хате оставлять нельзя, потому что еще украдут. Василий тоже задерживается. Может, родителям совсем плохо?

Варя уже начала замерзать, к тому же забыла прихватить варежки. Возвращаться домой и проходить мимо скрюченного умершего Варе не хотелось, поэтому она начала пританцовывать, чтобы согреться. Никогда не думала, что так обрадуется придурковатому Пантехе. О приближении подводы известил монотонный скрип не смазанного дегтем колеса. Варя увидела, как телега движется по притихшей улице. Когда подошла ближе, Пантеха натянул вожжи, остановил лошадь. На телеге лежало несколько человеческих тел, замотанных в тряпье и старое рядно.

– Там, во дворе, – указала ездовому.

Пантеха усмехнулся, показав редкие гнилые зубы, пошел за покойником. Он вынес на руках тело, как дрова, бросил на телегу сверху, на другие тела.

– Может, – сказала Варя, – какую-то дерюгу найти, чтобы замотать?

– Не надо! – хихикнул Пантеха.

Он подошел к подводе, потянул рядно, которым было прикрыто тело на самом краю телеги. Варя оцепенела от увиденного. Откинув голову, лежала мертвая женщина с широко открытым ртом. На ней была лишь исподняя рубашка, белая, с вышитыми вокруг шеи красными ягодами калины. На лице серовато-коричневого оттенка выпученные, увеличенные глаза, застывшие в отчаянии, уставившиеся невидящим взглядом в небо. Сколько ей было лет? Сорок? Пятьдесят? Возможно, даже тридцать? Трудно было определить, ибо все тело, ставшее похожим на обнаженный скелет, обтянутый тонкой кожей, было покрыто многочисленными морщинами. Когда Пантеха потянул ткань, у женщины медленно сползла с телеги коса, свесилась вниз. Ездовой дернул вожжи, подвода скрипнула колесами, сдвинувшись с места. Варя не могла оторвать взгляд от волос умершей женщины. Совершенно усохшую голову обрамляли пышные, на удивление красивые черные волосы, заплетенные в косу. Подвода тихо двигалась по улице, а длинная толстая коса свисала с нее до самой земли, плавно тянулась по наезженной в снегу колее. Черная как ночь коса и белый снег. Смерть на земле под небом, которое одно на всех…

Возвращение отца из России стало настоящим праздником. Когда Павел Серафимович приехал среди ночи домой, в хате возродилась надежда на спасение. И вернулся он не с пустыми руками! Привез три пуда муки, четыре буханки черного, но настоящего хлеба и даже десять килограммов крупы, которой кормили скотину в колхозах. Никто не задумывался, на сколько хватит этой еды, которая казалась целым богатством. Варя с Василием быстро занесли узлы в хату. Лишь когда окна плотно завесили половичками и платками, зажгли свет. Варя быстро начала ссыпать муку в большие бутылки из темно-синего стекла. Василий закупоривал их кукурузными початками и расставлял под крышей погреба, чтобы этой же ночью перепрятать в разных местах.