– Тебе не удастся повторить милосердную смерть Закиры, – сказал конунг. – За каждую ошибку рано или поздно приходится платить, а ты нагромоздил их столько, что у тебя уже не осталось сил удерживать их. Однако я уважаю твои прежние заслуги, а потому передам тебя твоему собственному палачу: твоей совести. Пусть она терзает тебя до погребального костра за то, что ты обрек собственного сына на лютые муки.

– Конунг, пощади. Я делал все только во имя твоего великого дела.

– И ради этого великого дела ты поссорил меня сначала с рузами, потом – со славянами? Добрая помощь. Ради этого великого дела ты, уже зная, кто такая Инегельда, хотел заставить навеки замолчать Альвену? Посеять во мне недоверие к Годхарду и Ставко? Ты очень устал, боярин, помогая мне. Пришла пора отдохнуть.

Вошел Годхард. Коротко кивнул Олегу и сел на свое место.

– Пора отдохнуть, – повторил конунг, поняв, что Годхард сделал то, что требовалось. – Все дела, все связи и всех лазутчиков передашь Годхарду. Он отвезет тебя в Старую Русу, где ты будешь отныне жить постоянно без права покидать собственную усадьбу. И все это только в том случае, если Ахард не поведает нам того, о чем ты предпочел умолчать. Годхард проводит тебя. Ступайте.

Когда Ставко с пятеркой отборных дружинников прискакал в Смоленск, жители встретили его настороженно, но, в общем, почти спокойно. Они собирались группами на площадях и пересечениях улиц, о чем-то толковали, замолкая при его приближении. Ни одного воина из поднятой Хальвардом дружины Перемысла он нигде не заметил и еще до встречи со Смоленским князем понял, что все военные силы русов выведены из города к Смядыни.

– Я рад, что вижу именно тебя, воевода, – сказал князь Воислав, приняв Ставко немедленно, по первой же просьбе. – Когда над Смоленском сгущаются тучи, о сумраке в душе проще говорить со славянином.

– Значит, утром Хальвард опомнился, князь Воислав?

– Хитрецы, думается мне, не очень-то склонны к этому. Первая хитрость не прошла, и он просто заменил ее второй хитростью. Любопытно узнать, сколько же у него в запасе этих самых хитростей.

– Я не знаю его припаса, но колчан с ядовитыми стрелами будет отобран у него навсегда, князь Воислав. Он принес тебе свои извинения?

– Он гнулся в три погибели, умоляя не держать обиды, и ссылался при этом на повеление конунга Олега.

– И ты веришь ему?

Князь Воислав грустно улыбнулся.

– Я всегда избегал трудных решений, воевода. Я люблю женские ласки, охоту и веселое застолье. Но в эту ночь я не сомкнул глаз. Я сидел на сырой земле в застенке, кругом меня сновали крысы, но я не обращал на них внимания, хотя боюсь крыс больше раненого вепря. Я думал, воевода.

– Поделись со мной своими думами, князь Воислав.

– Ты предан конунгу русов, воевода. Он возвысил тебя, осыпал милостями, и ты за это…

– Не за это, князь Воислав, прости, что перебил твои речи. Хорошим дружинником быть куда проще, чем малоопытным воеводой. Но я положил к его ногам свой меч однажды и навсегда. И я не знаю ни одного славянина, который посмел бы изменить подобной клятве. Его отвергнут все племена, проклянут отец и весь его род, и в конце концов он закончит свой путь предателя на плахе палача. Я просто объяснил тебе причину и теперь готов со всем вниманием выслушать твои думы.

Князь Воислав долго молчал, старательно хмуря выгоревшие добела и совсем нестрашные брови. Потом сказал:

– Русы ничего не принесли нам, кроме бед и неприятностей. Кривичская земля скудна, мы покупаем хлеб у северян, а к зиме сюда нагрянут полчища наемников, которых конунг Олег соблазнил легкой добычей.

– Конунг еще до зимы кое-что заплатит им и отправит обратно, а Вернхир проводит рати, чтобы не разбежались для грабежа и разбоя. В Киеве убит Рогдир, роги никогда более не помогут Аскольду, и у конунга отпала нужда в помощи всякого сброда. Это я тебе обещаю, князь Воислав, и прошу донести мои обещания до всех союзных славянских князей.

– И кто же поверит обещаниям простого воеводы с кудрявой, как у юноши, бородкой? – усмехнулся Воислав.

Ставко молча протянул левую руку через стол ладонью вниз. На безымянном пальце сверкнул перстень с печаткой Олега.

– Пока этот перстень у меня, князь Воислав, я – наместник конунга русов, и слово мое – его слово.

– Я знаю этот перстень и верю тебе, воевода, – сказал князь, помолчав. – Но объясни мне, не самому умному из славянских владык Смоленскому князю, ради чего и во имя чего славяне должны поддерживать грабителей русов? Они не пашут землю, не разводят скот, не промышляют охотой и бортничеством. Они берут долю с торговых караванов, захватывают рабов и продают их хазарам и ромеям. Так пусть же грызутся меж собою за добычу, а мы останемся защищать своих жен и детей. Это – не наша война. Знаешь, кто такой Аскольд? Он пришел с мощной дружиной с Донца. Там живут рутены, кровные братья тех же русов, рогов и рузов. Молчишь, воевода?

– Я больше думаю о славянах, чем о русах, князь. Мы широко расселились по свету, но каждый живет в своей берлоге. Мы говорим на одном языке и молимся одним богам и все время воюем друг с другом. За выход к торговым путям, за лучшие земли, за удачливые ловы и бортные угодья. А поляне оттесняют дулебов, кривичи не могут договориться, кому принадлежит Изборск, вятичи ловят всех, кто попадает под руку, сбывая рабов тем же русам, и все, кроме новгородцев, платят дань хазарам. Поляне смеются над древлянами, считая их дикарями, кривичи – над радимичами за их обычай выбирать невесту на игрищах в Купалину ночь, и что же связывает нас, кроме общих богов и общей речи?

– У нас – общий корень, воевода.

– Да, корень общий, только плоды у каждого – свои. Сколько воинов в твоей дружине – двести, триста? Вряд ли больше, потому что воинов учат воевать с детства: из пахаря воина не сделаешь, он годен только для рати. Воинам нужны доброе оружие и сильные, хорошо выезженные кони. Но мы не можем готовить воинов, потому что каждое племя живет своим обычаем, запивая хлеб квасом. Детей учат пахать, ловить пушного зверя да искать борти и выкуривать пчел. А если мы объединимся в общий народ, сложим свои припасы, разделим свои труды, станем приучать сильных отроков к мечу и боевому коню, мы выпестуем могучую дружину и избавимся наконец от позорной хазарской дани.

– И станем платить дань русам?

– Подать, а не дань, князь Воислав. Подать за порядок, охрану границ и обучение воинскому делу.

– Это повелел тебе сообщить мне и другим славянским князьям конунг Олег?

– Нет, князь Воислав, – смущенно улыбнулся Ставко. – Конунг не ведает о моих думах, и не заходило у нас такого разговора. Но я жил и среди славян, и среди русов, у меня было что сравнивать и было время думать. Отец научил меня спать только в дубравах, а под дубами хорошо думается, потому что на сон достаточно и четырех часов. И я понял, чего нам не хватает для того, чтобы стать могучим государством: единения. И не важно, кто и под каким стягом нас объединит, важно, что мы станем единым народом. Русы – прирожденные воины, их учат воевать с детства, потому что война для них – и ремесло, и промысел. Русы – мощная река, а мы – огромное море: ты слышал когда-нибудь, чтобы река поглотила море? В конце концов река растворится в нем, оставив нам в наследство могучую и сплоченную державу. Ты – мудр, князь Воислав, подумай над моими словами. До Совета Князей еще есть время.