– Годхард?

– Ушел.

– А ты трусливо удрал и посмел явиться ко мне?

– Стреляет смоленская тьма, высокий боярин. Мой меч бессилен против тьмы.

Он молча протянул стрелы. Хальвард взял их, боясь поверить мелькнувшей вдруг догадке, что стрелы непременно окажутся длиннее и тоньше обычных, с хорошо оттянутым и особо отточенным острием. Да, догадка не подвела его и в этот раз. «Ставко, – понял он. – Как он здесь оказался?.. Но не так уж важно, какими путями он тут появился, важно, что смоленская голытьба завтра получит вождя, о котором можно только мечтать, а восстания конунг никогда не простит. Остается одно: на заре отпустить всех задержанных бояр, а мне самому – князя Воислава с тысячами извинений…»

Хальвард тяжело вздохнул. Можно допустить любые действия, вплоть до жестокости, если в конечном счете они приносят плоды. Но если вместо плодов они принесут восстание горожан… Как, как тогда объяснить конунгу свое самоуправство? Рвением не по разуму? Страхом за его жизнь? Ошибкой? Как?! Не в характере конунга прощать кому бы то ни было ошибки. Он жестом отпустил людей, с раздражением сломал о колено стрелы и рухнул на ложе, ощутив вдруг такую опустошительную усталость, что не снял ни тонкой нательной кольчуги, ни желтых сафьяновых сапог. Желтых. Желтыми были его кафтан, его корзно, его шапка, рукавицы, рубаха. Когда-то, давным-давно, его род имел право на этот цвет, поскольку считался нисколько не ниже рода конунга Олега. Но судьба распорядилась так, что Олеговы предки вырвались вперед в вечной гонке за власть, и своих людей он теперь вынужден был одевать в цвета Олегова Дома…

Он провалился в глубокий сон, так и не успев понять, с чего это вдруг вспомнилось ему о праве на цвета своего рода. Когда-то его предки вонзили свои мечи пред пращурами Олега и, положив тяжелые ладони на перекрестья, поклялись верно служить им. И верно служили, всегда занимая самые верхние ступени властной лестницы русов. Но Ольбард Синеус выдвинул Донкарда, повелел Олегу внимать его советам, и Донкард потеснил Хальварда в своем влиянии на конунга. Правда, Донкард стар, оба его сына погибли в летних набегах, но он не утратил ни ясного ума, ни прозорливости, и до сей поры оставаясь самым опасным… Опасным для кого? Или для чего? Для тщеславных мечтаний и ущербного честолюбия?..

Хальвард спал крепким сном, но взбудораженный мозг продолжал бодрствовать помимо его собственной воли. Подобное случалось и прежде, Хальвард привык работать с большими перегрузками, мысли порою не успевали отключаться, продолжая что-то просчитывать, прикидывать, сопоставлять. Такое бывало с ним, и он давно выработал привычку переходить в состояние полусна-полуяви, при котором сама собой пробуждалась воля, подправлявшая безмерно разыгравшееся воображение, направляя его в приятные русла доброй охоты, доброго застолья или доброй беседы. Сны послушно менялись на более приятные видения, полубодрствование исчезало и забывалось, и он вставал с ощущением бодрости и ясным представлением, что следует делать, а что – исправлять. Однако он почти не спал прошедшую ночь, день выдался хлопотным, да и последняя беседа не принесла радости. И сейчас не смог, не нашел в себе сил переключить опасную самостоятельность собственных подспудных мечтаний. И все осталось в нем, не очистившись своевременным волевым усилием, осталось как решенное, продуманное, взывающее к действию.

Итак, сделать все, дабы избежать немилости конунга. Отпустить князя Воислава и его бояр и принести им свои глубочайшие сожаления, сославшись под клятвой о молчании на тайное повеление конунга. Угостить на славу, умолять забыть об обидах, если надо, то и поунижаться. Затем вернуть на Смядынь всех дружинников, разрушить темницы, устроенные верным Ахардом, и самому смиренно убраться из города. И тут же выехать к Олегу с повинной головой. И рассказать ему все, может быть, даже больше, чем все, – это необходимо хорошо продумать по дороге.

Врагов надо считать раньше друзей, ибо друзья не наносят внезапных ударов, даже когда им известны твои слабые места. Правда, служба его не допускала особого дружелюбия и, кроме Годхарда, близких у него нет. Возможны союзники, но все – потом, потом, когда будут поименно просчитаны враги, и главный среди них – Донкард. Однако он стар и всегда может подхватить опасную болезнь. Далее – Перемысл. С ним сложнее, так как славяне никогда не нарушают клятв и, кроме того, Олег спас его вместе с сестрой от самого Рюрика. А тут еще – Неждана, которую конунг считает своей приемной дочерью. Сделать зарубку и на Перемысла, и на Неждану: здесь нельзя допустить даже малейшего просчета. Зигбьерн? Друг детства Олега, в его руках – самая мощная дружина русов. Зигбьерн – отважный воин и умелый предводитель, но он – простоват. Впрочем, как и Перемысл. Стравить двух простаков, пусть рвут друг другу глотки. Вторая зарубка. Сигурд? Нет, Сигурда трогать нельзя, за ним – сам Рюрик, которого во что бы то ни стало надо сделать союзником. Значит, придется вернуть ему княжича Игоря, но место, где спрятан княжич, известно только Олегу, Перемыслу и, наверное, Сигурду. Тем более Сигурда надо беречь. Неждана? Неждана – не друг и не союзник, а отличная приманка для Олега. Если ее вдруг похитят, Олег бросится на ее поиски, а поиски по подсказке всегда полны неожиданностей… Ставко! Как можно было забыть о нем. Хитер, умен и, как пес, предан конунгу. Вот с ним колебаться не следует, его надо просто убрать с дороги. Первым.

Хальвард уже окончательно проснулся, но не шевелился и не открывал глаз, опасаясь спугнуть мысли, которые казались ему уже внушенными свыше. Он хитрил даже с собственными богами.

Сподвижники? Хродгар недолюбливает Олега, и кое-какие доказательства этого уже имеются. Ландберг рассудителен и осторожен, но Олег непозволительно долго держал его в тени, не подозревая, насколько он себялюбив и как умеет лелеять обиды. Гуннар сбежал из родной земли ливов, опасаясь мести, Олег его прикрыл, одарил за медвежью силу и ярость в бою, но тоже до сей поры удерживает в тени. И если этим теням обещать по лучу власти, они надолго задумаются. А задуматься – значит заколебаться, пусть на краткое время, на мгновение, но ведь и само время складывается из мгновений. И тут нельзя спешить, потому что сомнения надо сначала посеять, затем щедро и своевременно поливать, а уж потом собирать урожай. Хальвард открыл глаза, хотел, как всегда, легко вскочить с ложа, но в это утро тело с неохотой подчинилось ему. И вдруг он замер, с удивительной ясностью услышав голос собственной души:

«Но не раньше, чем умрет бездетный конунг…»

По пути в Смоленск Донкард встретил разъезд личной стражи конунга и вскоре сидел в тесной, жарко истопленной избе с единственным окошком, затянутым бычьим пузырем. Неторопливо и обстоятельно он рассказал конунгу то, что знал сам, что доложил ему Ольрих, что поведала Альвена. Олег слушал молча, сдвинув брови, и только русый чуб его на гладко выбритой голове вздрагивал в теплых волнах, что поднимались от двух жировых светильников.

– Возможно, что Хальвард действовал столь грубо и непродуманно от чистого сердца, – негромко говорил Донкард. – Однако последствия от этих действий не заставили долго ждать. И они весьма тревожны. Конунг рузов Берт требует твоих объяснений, бояре за его скорбной спиной хлопочут о союзе с рогами. Только Биркхард разобрался во всем досконально, но при таком настроении знати он недолго удержится на месте первого советника. И сколь ни мала их лишенная вождя дружина, наш глубокий тыл, наши семьи, старики, женщины и дети, не говоря уже о самой Старой Русе, могут оказаться в тисках. Держать одновременно запад и восток…