– Нет, – резко перебил Олег. – Я не сниму с юга ни Перемысла, ни Зигбьерна, это означает провал всего летнего наступления. Ты это понимаешь, и в твоей седой голове есть что посоветовать твоему конунгу.

– Есть, – согласился Донкард. – Старый конунг Берт потерял сына и наследника, дружина – отважного воина. Возмести им эту потерю.

– Как?

– У конунга кроме никчемного младшего сына есть дочь. Альвена видела ее и утверждает, что она весьма хороша собой и созреет к лету. Попроси выдать ее за Сигурда. Он знатного происхождения, молод, храбр, красив…

– Замолчи! – выкрикнул Олег.

Донкард тотчас же замолчал. Поскольку Олег молчал тоже, тихо сказал:

– Я не понял причины твоего гнева, мой конунг.

– Твой совет перечеркивает все мои надежды… – Олег нашел в себе силы невесело улыбнуться. – Сигурд поклялся Рюрику хранить и оберегать княжича Игоря. Допустим, я сумею убедить его, что женитьба никак не помешает ему в исполнении клятвы, но… – Он помолчал. – Знаешь ли ты, как звучит его клятва? «Я и дети мои клянемся защищать твоего сына княжича Игоря…» Рюрик забыл о внуках, и именно они, внуки Сигурда, должны рассчитаться и за бессмысленную расправу над Трувором Белоголовым, и за… за гибель моего отца Ольбарда Синеуса, мой советник.

– Твоего отца? – почти шепотом переспросил Донкард. – Что ты знаешь о его гибели, конунг?

– Ничего. Зато я очень хорошо знаю Рюрика. Он объявляет своими братьями и совладетелями конунга русов Ольбарда Синеуса и безродного варяга Трувора Белоголового, чтобы заткнуть глотку орущему новгородскому вечевому сборищу. Но он не из тех, кто способен делить власть. И под первым же предлогом казнит Белоголового. А спустя небольшой срок мой отец гибнет от финской стрелы, пропитанной ядом, и Рюрик единовластно правит самым лакомым славянским куском – землей Господина Великого Новгорода.

– Кто поведал тебе о смерти твоего отца?

– Князь Рюрик. С подробностями, в которых трудно усомниться. Как отец вел бой, хладнокровно отражая удары мечей, и как вдруг выронил собственное оружие и упал лицом в землю. Так? Ты ведь был в последней битве моего отца?

– Не было никакой стрелы, – горько вздохнул Донкард. – А вот яд… Яд был, конунг. И когда Ольрих подробно рассказал мне о гибели Берсира, я увидел в ней отражение гибели собственного конунга. Да, в том бою я сражался в шаге от него, прикрывая его с левой стороны. Как всегда, он упорно шел вперед, и меч его сверкал в лучах восходящего солнца, подобно молниям. Но вдруг он зашатался, выронил меч, прижал обе руки к животу, словно пытаясь задушить страшную боль, согнулся и рухнул лицом в траву. Мы вынесли его из сечи мертвым. Я не говорил тебе этого, потому что подозрения – не доказательства и конунг не имеет права управлять народом, отравленный подозрениями. Но после рассказа Ольриха… Конечно, совпадений недостаточно для доказательств.

– Для меня – достаточно, – жестко сказал Олег. – И внуки Сигурда рассчитаются со всем рюриковским отродьем и за себя, и за меня, и за Неждану.

– И детей, и внуков, и всех вообще рожают женщины, конунг. Какая разница, кто именно родит Сигурду сына, а тем паче – внука? Государственное дело нельзя ставить ниже собственных желаний, а Биркхард шепнул мне, что его конунга Берта надо удивить чем-либо и поставить перед выбором. И лучшей неожиданности мы не найдем, и первое, что сделает Сигурд, когда унаследует власть, – это постоянный и прочный, может быть, даже вечный союз с нами.

Олег долго не мог согласиться: ему нравился Сигурд, и о лучшем муже для своей любимицы Нежданы он и не мечтал. Но Донкард терпеливо давил и давил, приводя все новые резоны и в меру пугая союзом рогов с рузами, что делало удар по Аскольду и впрямь невозможным. И скрепя сердце конунг в конце концов вынужден был согласиться.

– Только сначала я должен убедиться, не меняю ли ястреба на кукушку.

– Тебе не миновать поездки в Рузу на сороковины, – сказал Донкард, с трудом сдержав вздох облегчения. – Жена конунга Берта умерла, и заздравный кубок почетному гостю по обычаю подаст его дочь. Заведи разговор о сватовстве после прощального пира.

– Если она мне понравится, – непримиримо проворчал Олег.

– Альвена убеждена в этом.

На том и порешили, к большому неудовольствию Олега. Он всегда весьма болезненно переживал крушение собственных надежд, плохо спал ночью, а разбудили рано: из Смоленска на взмыленных конях примчались Годхард и Ставко. Наскоро ополоснувшись в тазу, конунг оделся и прошел в переднюю горницу, приказав пригласить прибывших сразу же.

Они вошли один за другим, запыленные и смертельно усталые. («Скакали всю ночь, – определил Олег. – Так не спешат даже с радостными вестями…») Ставко, поклонившись, остался у порога, а Годхард прошел вперед, выхватил меч, вонзил его в пол перед собою, опустился на одно колено и, низко склонив голову, положил обе руки на перекрестье меча.

– Прошу тебя, мой конунг, снять с меня клятву побратимства, которую я дал Хальварду.

– Клятва побратимства – святая клятва, – сказал Олег. – У тебя должны быть веские причины для отказа, боярин Годхард. Я слушаю.

– Само изложение причин есть нарушение клятвы, конунг. Ибо причины эти чернее узора на гадючьей спине.

– Значит, ты отрекаешься от побратимства?

– Да, мой конунг. Слишком велики причины этого решения. Сними мою клятву властью своей, и я расскажу все, что слышали мои уши и видели мои глаза.

– Снимаю с тебя, боярин Годхард, клятву побратимства во имя истины, – торжественно произнес конунг, коснувшись правой рукой его склоненной головы. – Отныне ты свободен от всех обещаний. Встань и говори.

Годхард встал, вложил меч в ножны и, не сказав ни слова, отступил в сторону. А к Олегу подошел Ставко, положил свой меч к его ногам, опустился на колено и сказал:

– Прошу о милости, мой конунг. Освободи меня от клятвы, которую я был вынужден дать боярину Хальварду.

Это было похоже на сговор или дурную шутку, что Олегу не понравилось. Он нахмурился, но Годхард был серьезен, даже суров, а Ставко по-прежнему не поднимал головы.

– Причина? – резче, чем хотелось, спросил конунг.

– Только дав клятву, я мог получить повеление убить домоправительницу Нежданы хазарянку Закиру.

Из рассказов Донкарда Олег уже знал об этом убийстве. Стрела была хазарской, но расстояние, откуда она была пущена, предполагало редкостное уменье лучшего лучника из всех дружинников Олега.

– Я сожалею о своем поступке, но то была единственная милость, которую я мог оказать ни в чем не повинной женщине, – продолжал Ставко.

– Исполнение повеления Хальварда не есть причина для разрешения от клятвы, воевода.

– Славяне исполняют клятвы без размышлений и колебаний. И я не знаю, какую цель укажет мне завтра Хальвард. Вполне возможно, что ею окажется твое сердце, конунг.