Следующим Биркхард представил посольство Господина Великого Новгорода и после их речей и подношения даров столь же любезно заговорил со старшим боярином. Затем последовало то же самое с послами кривичей и вятичей, и только после этого он представил посланцев Рогхарда, конунга рогов. Выразив соболезнование по поводу гибели Рогдира, он задал вопросы о здравии, погоде, видах на урожай, а в конце сказал:

– Я не один раз бывал в вашей земле, хорошо знаком с Орогостом, могу надеяться, что мы стали друзьями. В прошлый приезд он пригласил меня на охоту, где познакомил со своей дочерью. Очень красивая и разумная девица. Вот запамятовал только имя ее…

– Ее зовут Инегельдой, – с готовностью подсказал ему младший из послов.

– Да, да, Инегельда. Не справил ли Орогост за это время ее свадьбы?

– Она уехала еще в начале лета, – пояснил разговорчивый посол (старший настороженно молчал, не понимая, к чему затеяна эта беседа).

– И куда же?

– По слухам, в Прусские земли.

Лицо Биркхарда неожиданно стало суровым.

– От имени конунга рузов Берта объявляю дочь Орогоста Инегельду отравительницей Берсира и требую ее немедленной выдачи, как гласят о том древние обычаи! – Голос его гремел в притихшем зале. – До той поры, пока это не свершится, никто из рогов да не вступит на нашу землю! Вернуть послам все их дары и немедля выпроводить за пределы земли нашей под усиленной охраной. Устами моими говорит конунг рузов Берт. Да будет так, как он повелел!

Биркхард очень рисковал, осмелившись на столь дерзкий разрыв с рогами без повеления конунга. Но конунг до сей поры не обрел в себе сил и не желал более вникать в какие бы то ни было государственные дела, ссылаясь на недомогание. Гибель единственного, по сути, сына и преемника нанесла ему такой удар, что мысль последовать за Берсиром тем же образом и с теми же мучениями постепенно все более овладевала его вдруг одряхлевшей душой, достигнув такой убедительной силы, что он продолжал жить для того лишь, чтобы отметить сороковой день, отдать последний поклон, а затем поднять кубок с ядом. Его отстраненность от дел и оживила те силы, которые были по тем или иным причинам недовольны дружескими и почти братскими отношениями с русами. Их было немало, Биркхард считался в известной мере повинным в гибели Берсира, и союз с рогами казался почти предрешенным. Но появление в день сороковин самого конунга Олега, да еще неспроста прихватившего с собой вождя наиболее грозной дружины русов Зигбьерна, заставило их покуда помалкивать, выжидая, когда же столь многозначительное посольство удалится восвояси, исполнив последний долг.

В тот день, когда произошло дерзкое изгнание рогов, коснувшееся, как и полагалось в те времена, не только посольства, но и множества ни в чем не повинных торговцев, переселенцев, ремесленников, Биркхард предпочел не появляться и не давал о себе знать вплоть до вечера. А вечером его домоправитель лично доставил Донкарду особо запеченных рябчиков, начиненных черемшой и брусникой, шепнув:

– Завтра конунг Берт примет конунга Олега. Мой господин боярин Биркхард просил напомнить о неожиданности.

Неожиданность была подготовлена, Биркхард умудрился уговорить своего конунга лично встретиться с Олегом, и Донкард вздохнул с облегчением. Альвена пребывала на женской половине, приглядываясь к юной дочери конунга Берта, все шло, как он задумал, почему он и пришел к конунгу Олегу с преподнесенными рябчиками в добром расположении духа.

– Зачем нам что-то обещать, если Биркхард выгнал рогов с этой земли? – с неудовольствием заметил конунг. – Они и так вынуждены теперь исполнять нашу волю.

– Да, мой конунг, нашу волю исполняют многие, – спокойно сказал Донкард. – Но из всех многих только рузы имеют выход на великий торговый путь в Хазарию по реке Волге.

– И ты думаешь, что они вручат нам ключи от этого пути?

– Они вручат нам свою землю, как приданое за этой девочкой. Кстати, ее зовут Бертой.

– Родовое имя. Ну и что из того?

– Берта – значит лучшая.

– Вместо того, Донкард, чтобы объяснять мне значение древнегерманских имен, ты бы подумал, что будет с Нежданой. Я не могу выдать ее за славянского князя, кем бы он ни был, потому что в приданое я отдам самого себя. Ты думал об этом? Мне так не кажется.

– Думал, мой конунг. Рядом с тобой сидит великий воин. Неужели даже ему, своему ровеснику и другу детства, ты не отдашь своей любви вместе с Нежданой?

Зигбьерн невольно встал. Предложение было неожиданным, воспитанница конунга, став его женой, возносила его на уровень самого Олега, но он испытывал сейчас скорее растерянность. Во-первых, он знал Неждану с детства, она превращалась в девушку на его глазах, но он до сей поры не ощущал в ней этой девушки, потому что Олег затратил уйму усилий, чтобы вселить в нее юношу. И дело было не только в том, что она отлично владела мечом и ловко управлялась с лошадьми, но и в том, что ее душе скорее стала свойственна мальчишеская удаль, нежели женское смирение. Кроме того – и в этом заключалось «во-вторых», – Неждана была славянкой, а Зигбьерну с детства внушали, что славянские жены на редкость самостоятельны и непокорны. Было еще и третье, в чем он, правда, не сознавался самому себе, но подспудно чувствовал: гибкий и изощренный ум Нежданы куда сильнее его могучей прямолинейной простоватости. И поэтому он скорее испугался, чем возрадовался, что не ускользнуло от прозорливого Донкарда.

– Однако мне думается, конунг, – помолчав, продолжал он, – что вопрос о судьбе Нежданы нам не решить без совета с Перемыслом, поскольку воевода Перемысл – старший рода ее. А Зигбьерна я привел только как пример. Женихов много, мой конунг, а выход на Волгу – один.

Олег промолчал, и Донкард тотчас же перевел разговор в иное русло. Главное удалось: конунг дал согласие на завтрашнюю встречу, а женская судьба Нежданы казалась старому советнику такой второстепенной по сравнению с возможностью беспрепятственного выхода на великий волжский торговый путь…

Однако на этой встрече накануне дня сороковин ничего особенного вроде бы и не произошло. Конунги вежливо и неторопливо вели спокойную беседу, Биркхард измаялся в ожидании неожиданности, которой так и не дождался, к глубокому своему огорчению, а Донкард терпеливо ждал, понимая, что до той поры, пока Олег не увидит дочь конунга Берту, он просто не может о ней говорить. Такой случай мог представиться только завтра, если на прошальном пиру сам Берт поднимет кубок во здравие Олега, о чем Донкард и не преминул шепнуть Биркхарду по окончании этой встречи.

Следующий день был сороковым со дня гибели Берсира. День последнего прощания, насыпки кургана, состязания воинов и торжественной тризны. Считалось, что душа усопшего уже достигла мест доброй охоты, но еще слышит и видит земное, ожидая последнего привета, а потому день этот не был столь мрачно-торжественным, как день погребального костра, и даже голову отравительницы отделили от туловища в самой Рузе, а не на священном месте останков, еще не скрытых курганом.