Терёха обрадовался, увидев меня, как ребёнок. Видимо, он всё время моего отсутствия каждую секунду ждал, что за ним придут арестовывать. Вернулся я на корабль к обеду и, спустившись в кубрик, после сухого приветствия, сел за общий стол.

Всем, и мне более остальных, было ясно, что нормальных отношений не получится. Совсем. Их никто не хотел. Прежде не хотели они, а теперь не хотел я.

На следующий день после возвращения я поговорил с командиром нашей команды и написал рапорт на имя командира корабля с просьбой перевести меня для дальнейшего прохождения службы на другой корабль. Причину указывать не стал.

В течение трёх дней никакой реакции не последовало. Тогда я написал другой рапорт и указал причину: «Принципиальные расхождения взглядов с сослуживцами». На следующий день написал ещё. Я писал их каждый день и всякий раз указывал разные причины, стараясь изложить их максимально высоким стилем: «…в связи с тем, что не вижу решительно никакой возможности нести службу на корабле с названием, имеющим отрицательное и негуманное значение».

Я делал это намеренно. Я сознательно раздражал командира для того, чтобы он захотел от меня избавиться.

Через месяц меня перевели на другой корабль нашей 93-й бригады БЭМ. На большой противолодочный корабль «Стерегущий», который базировался совсем в другой бухте и возле посёлка, носящего удивительное для дальневосточного населённого пункта название – посёлок Западный.

Перевод матроса с корабля на корабль – дело хлопотное и не быстрое. Каждый корабль является отдельной воинской частью, а значит, переход человека из части в часть требует разных согласований, медицинских справок и прочей бумажной возни.

Однако изначально самым главным было найти такой корабль, командир которого пожелает взять к себе некоего проблемного матроса, который не ужился в коллективе. К счастью, такой командир и корабль нашлись.

Весь месяц я ждал в неведении. Ничего нет хуже такого ожидания. Всю службу мне приходилось ждать. Ждать отправки с острова Русский, ждать перевода на другой корабль, ждать и не дождаться отпуска, ждать увольнений на берег, ждать возвращения домой, в конце концов. Я за три года так научился ждать, что после службы делал всё, чтобы ни в коем случае не попадать в ситуации, в которых приходится ждать решений, от тебя совершенно не зависящих. Ну а если попадал в таковые, то страдал ужасно.

Меня перевезли с «Гневного» на «Стерегущий» грузовиком. Я сидел на своём вещмешке в кузове и смотрел в небо. Каждая кочка и ямка доставляли мне радость. Я ощущал себя героем старого чёрно-белого кино, который едет в грузовике домой с войны или в бескрайнюю целину к новой прекрасной жизни.

Дорога заняла около часа. За это время я дал себе все возможные зароки и клятвы никому, ни одной живой душе, не говорить про пантомиму, из-за которой я столько уже натерпелся и которая лежала в основе всех самых трудных и унизительных испытаний.

На «Стерегущем» царила совершенно другая обстановка. Все гласные и негласные правила и традиции на нём, конечно, соблюдались, молодым матросам приходилось несладко. Но на этом корабле никто не проявлял особого рвения в соблюдении чего-либо. В его экипаже как-то не было принято по поводу и без говорить о защите Родины и о сакральных смыслах суровой морской службы. На «Стерегущем» не получали удовольствия от суровости вообще. Так уж сложилось.

Удивительно, но факт, что на совершенно одинаковых кораблях, построенных по единому проекту, спущенных на воду в один год на одном заводе, могут царить и царят совершенно разные взаимоотношения в экипажах. На одном люди могут собачиться всё время, болеть, постоянно получать травмы и страдать, при этом сам корабль успешно будет проходить испытания, не ломаться и метко стрелять, а на другом будет совсем всё наоборот. И это ни от кого не зависит. На корабле может десять раз поменяться командир и сто раз вся команда, а условия жизни и нравы в экипаже не поменяются. Этому нет никакого внятного объяснения.

На «Стерегущем» не то чтобы царило разгильдяйство, но никто не проявлял рвения. На нём не было престижно значиться очень хорошим специалистом своей боевой специальности. Да и вообще на этом корабле ничего не было престижным, потому что все на «Стерегущем» спокойно считали, что ничего престижного в службе на их корабле нет. Служим, дескать, и служим. Чего в этом такого особенного? Никто из знаменитых людей на нём не побывал, ни в какие славные походы он не ходил, то, что имя своё он получил от героически погибшего в Русско-японскую войну эсминца, никто на «Стерегущем» не вспоминал.

Приняли меня на корабле по моей военной специальности – электрик противолодочного оружия – в команду минёров. Командир этой команды высокий, костистый, с узкими плечами и огромными, железной силы руками, весёлый матерщинник капитан III ранга Кисель встретил меня у трапа на корабль.

– Стоять! – сказал он. – Кто такой?

Я представился, отдав честь.

– Ага, выслушав меня, сказал он и громко почесал не вполне тщательно выбритый подбородок. – За что нам такая честь? Меня предупредили, что ко мне едет матрос… Погоди. – И Кисель начал рыться по карманам, наконец нашёл бумажку, развернул её и прочёл: – «Замкнутый, не исполнительный, склонный к конфликтным ситуациям» – о как! Ты чё, залупаться любишь?

Через каждое слово он вставлял отрывки или целые матерные слова. Делал он это смачно и вкусно. Он мне понравился сразу. Мне хочется верить, что я ему тоже.

– Никак нет, товарищ капитан третьего ранга, – ответил я, – я хороший матрос. Всё будет хорошо!

– Да? А почему тогда такое сокровище отдали мне?

Эту фразу он сказал таким отборным матом и завязал её таким сложным морским узлом, что я воспроизвожу только общий смысл.

Первую неделю на «Стерегущем» я, что называется, притирался. Мне пару раз устроили проверку «на вшивость», но я лез в драку. Обе драки получились короткие и бескровные, потому что зрители их сразу прекращали. Эти проверки носили исключительно испытательный характер. И пошла нормальная, повседневная служба.

Мне это так понравилось, что я ничего другого просто и желать не мог. Наконец-то моя служба встала на рельсы и покатилась к своему окончанию.

У меня появились приятели и даже те, кого можно было назвать друзьями. Я прочно занял своё место в экипаже. Вскоре все знали меня как человека, с которым интересно стоять вместе на вахте, потому что есть о чём поговорить. А это было бесценным качеством в монотонной военной жизни.

Ко мне приходили ребята с просьбой помочь им написать письмо девушке. Тогда на любой корабль и в любую военную часть приходили письма от неведомых девушек. Письма приходили на адрес корабля или части и были предназначены «счастливому матросу» или «счастливому солдату». Так и было написано на конверте. За такими письмами всегда стояла очередь. Почтальон нашего корабля брал за такие письма сигареты и сладости.

И вот парни, у которых не то чтобы почерк был некрасивый, а которые двух слов связать не могли, приходили ко мне, и я писал за них письма в разные концы необъятной страны. Каких только стилей я не испробовал, как только я не резвился, но парни восхищались. И многие неведомые барышни тоже.