– А чё я могу сделать, погляди, как у него из уха хлещет, – громче, чем шёпотом, возмущённо сказал фельдшер. – Если кровь не остановится, надо его в госпиталь.

Старшина ему на это что-то долго шептал.

– Та не! – ответил фельдшер. – В госпиталь надо. У него перепонка пробита. А если гной! Оно мне надо?

Старшина снова что-то зашептал в ответ.

А я встал, пошёл к своей койке и лёг. Голова кружилась и болела, но я почти сразу уснул. Так мне стало спокойно.

В воскресенье меня тошнило и рвало. Вату в ухе я менял, но она снова намокала кровью. Фельдшер два раза приходил к нам в кубрик. Смотрел мне в глаза. Дал аскорбиновой кислоты, две большие таблетки, и долго говорил со старшиной. Терёха ходил притихший и старался держаться от меня подальше.

Вечером старшина отвёл меня в дальний угол кубрика, и мы присели рядом. Я был совершенно спокоен.

– Завтра тебя отвезут в госпиталь, – сказал он и замолчал, ожидая какого-то вопроса или любой моей реакции, но не дождался. – Ухо слышит?

– Ты меня ударил? – не глядя на него, спросил я.

– Темно было, – ответил он.

– Чего тебе надо? Давай, не тяни.

– Сейчас в госпитале, если привозят матросов… с побоями особенно… карасей… Медики обязаны докладывать в прокуратуру. Есть военная прокуратура…

– Я понял, – перебил его я.

– Понимаешь, – продолжил он и замолчал на несколько секунд, – Терёха, конечно, дурак, но он хороший моряк. Очень шарящий… Он специалист отличный. Самый лучший. Мы с ним пришли в один день… У нас старшина был… Ну зверюга, поверь. Терёха так летал тут! Как ветошь, как тряпочка. Его так били… Сейчас так не бьют. Тогда никаких прокуроров не было. Мы про них не слыхали. Терёха даже за борт прыгал. Да! Кое-как выловили… У него тяжёлая была служба. Он не заслужил…

– Чего не заслужил? – спокойно спросил я.

– У него мама больная и сестра, – продолжил старшина печальным голосом, – ему через четыре месяца домой… А за такое сейчас… Минимум дисбат.

– Так бил-то не он, – сказал я и, повернув голову, посмотрел на старшину. – Не он меня по уху ударил.

– Ты просто поверь, – будто не услышав меня, продолжил старшина, – Терёха хороший парень… Он сейчас переживает… А если в прокуратуре узнают, что он ещё был выпивший…

– Терёхе бояться нечего, – перебил его я.

Помимо того, что меня тошнило, мне стало ещё и противно сидеть и разговаривать с человеком, который был уверен, что умнее всех. И его образ сильного, справедливого и взрослого мужика тоже мне стал противен.

– Спасибо тебе, – продолжил я, – за очень хороший и полезный опыт. Я тут чуть с ума не сошёл с вами, настоящими моряками. Я себя уважать перестал. А теперь я тебя не уважаю. И не ссы, я Терёхе про этот наш разговор не расскажу… Спасибо! Урок запомню. В университете такому не учат.

Старшина слушал меня, играя желваками.

– Сука ты, – сказал он тихо. – Таких раньше просто душили.

– А теперь нельзя, – сказал я и встал очень довольный собой. – Не бойся… Или бойся… Дело твоё.

Меня отвезли в госпиталь в понедельник утром. На спине у меня остались кровоподтёки, и скула посинела. Губы ещё не зажили, но уже не были сильно опухшими. Врач меня осмотрел всего с ног до головы. Голого. Долго глядел и светил в ухо. Чистил его. Было больно.

– Кто тебя так? – спросил он.

– Сам, – ответил я.

– У тебя перепонка пробита.

– Ухо чистил спичкой и проткнул.

– А лицо поцарапал и синяк тоже сам?

– Да, упал крайне неудачно в трюме. Было темно, а там и провода и чего только нет.

– На затылке и спине гематомы – там же?

– Именно там.

– Ты студент, что ли? – спросил врач. – Уж больно красиво врёшь.

– Нет. Сейчас я матрос, – улыбнулся я.

– А я, между прочим, майор медицинской службы. А офицерам врать нехорошо. У тебя сотрясение мозга и пневмотравма барабанной перепонки. Так спичкой проткнуть невозможно.

– На флоте всякое бывает, – продолжал улыбаться я.

– Вот что, матрос, – сказал мне военврач, – полежишь здесь недельку. Ухо со временем заживёт. Но тебе его надо беречь… Это я потом тебе скажу как… А в военную прокуратуру я сообщу уже сегодня.

Военный прокурор в армейской форме и в погонах капитана пришёл ко мне в госпиталь на следующий день. Он был строгим и высокомерным.

Этот прокурор сообщил мне, что все нанесённые мне побои зафиксированы и задокументированы. Теперь моя задача сообщить, кто мне их нанёс и при каких обстоятельствах. Он подчеркнул, что это очень важно, потому что вооружённые силы захлестнула волна неуставных взаимоотношений, которые подрывают боевое состояние армии и флота.

Я сказал всё то же самое, что накануне говорил врачу. Капитан всё записывал в блокнотик. Он подробно спрашивал, как именно я упал, где и готов ли это место показать на корабле. Я, конечно, был готов. В конце нашего разговора капитан сказал, что я глупец, что выгораживаю негодяев и что делаю только хуже своим братьям матросам, потому что я не хочу наказать зло.

На следующий день пришёл другой прокурор в звании майора, и он был в морской форме. Разговор наш состоялся как под копирку. Только в конце, уходя, майор сказал, что если буду врать, то сам могу угодить под суд.

Вечером того же дня пришёл первый прокурор-капитан и повторил все вопросы. Я повторил ответы. Уходя, он сказал, что я трус, если позволил тем, кто меня бьёт, так себя запугать.

Пока я лежал в госпитале, майор и капитан пришли ещё по разу. Я стоял на своём. Больше я их не видел.

В большой палате военного госпиталя у всегда открытого в тёплое лето окна я всласть выспался, наобщался с ребятами с разных кораблей и частей, наслушался разных историй. У многих с собой были книги. Я очень хотел почитать. Что угодно. Но читать не вышло. Сразу начинала болеть и кружиться голова.

За день до моей выписки весь госпиталь очень веселился. Хохот стоял на всю палату. Привезли матроса с тяжёлым осколочным ранением. Он служил в котельной на береговой базе кочегаром. Где-то этот бедолага раздобыл снаряд от зенитной пушки и ничего лучше не придумал, как сделать эксперимент. Он взял этот снаряд, забросил его в топку и стоял рядом, смотрел. Хотел полюбоваться на то, как снаряд взорвётся. В итоге попал в госпиталь с тяжёлым ранением паховой области.

– Ему всё поотрывало, – хохотал парень, который эту историю узнал от медсестёр и принёс её в палату. – Салют решил устроить.

Смеялись все. Надрывались. И я тоже. Всё-таки я был уже матрос. Настоящий. И мог оценить юмор случившегося. Я тогда по-настоящему хохотал впервые с того момента, как надел форму.

Выписали меня со справкой, предписывающей две недели меня к работам и вахтам не привлекать.