— Так что, ты обдумал то, о чем вели речь вчера? — спросил полковник, снова наполняя свою рюмку коньяком.

Степан с минуту помолчал и пожал плечами:

— А что думать-то… Разбередил ты мою душу никчемными воспоминаниями так, что до утра заснуть не мог.

— Может, что спросить хочешь, прежде чем дело, с каковым я пожаловал, обсуждать начнем?

Калачев забил трубку табачком, раскурил ее, после чего пожал плечами и сказал:

— Что толку спрашивать? Ты все равно ничего не расскажешь.

— Ну почему? На кое-что я могу открыть тебе глаза, — усмехнулся полковник.

— Тогда открывай, чего тянешь? — сказал Степан, и по дрогнувшему голосу Горовой понял, что собеседник взволнован, но не хочет этого демонстрировать.

— Пожалуй, я начну с того, что… гм-м-м… А может, ты мне сам подскажешь, Степан, что тебя сейчас интересует больше всего?

— Меня интересует все, — ответил Калачев. — Но больше всего мне хочется понять суть моей «командировки» на лесоповал сроком на двадцать лет?

Дмитрий Андреевич задумался.

— Что ж, пусть будет по-твоему, — сказал он. — Я предполагал, что ты задашь этот вопрос в первую очередь, а потому заранее подготовил ответ.

— И ты собираешься мне его сейчас озвучить без вранья и оговорок?

Горовой пожал плечами.

— Я расскажу тебе все, что знаю сам. Но и меня посвятили не во все тонкости проведенной операции.

— Выкладывай! — нетерпеливо заерзал на стуле Степан. — Я десять лет ломал над этим голову, и мои размышления всегда заходили в тупик.

— Немудрено, — улыбнулся Дмитрий Андреевич, наливая себе третью рюмку коньяка. — Операция была так тщательно засекречена, что ее цель и итог знал лишь один человек — ее разработчик!

— Ты его видел? Кто он? — спросил Степан заинтересованно.

— Не видел и не знаю, — прижав ладонь правой руки к груди, ответил Горовой. — Знаю только, что этот человек из Москвы.

— А почему он оказался в Оренбурге?

— Спроси что-нибудь полегче. По одной из моих собственных версий, он был направлен для оказания помощи в ликвидации банды Проньки и Хохла, а по другой… Основная цель «москвича» была какая-то другая.

— Хорошо, пусть будет так, — сказал Степан и взял папиросу из пачки Дмитрия Андреевича. — Банду ликвидировали, ее участников наказали, а я? Почему я пострадал во всей этой хреновине?

— Точно сказать не берусь, но ты, по моему глубочайшему убеждению, стал жертвой случая, — пояснил Горовой. — Тобой тот товарищ из столицы заинтересовался сразу после убийства твоего отца. Чем его зацепило, казалось бы, рядовое дело, мне неизвестно. Могу сказать одно: мною был получен приказ организовать твою травлю с последующим возбуждением уголовного дела и осуждением на длительный срок!

— И ты его выполнил блестяще! — усмехнулся Степан.

— А что мне оставалось делать? — развел руками Дмитрий Андреевич. — Ты же знаешь, что было бы со мной, не выполни я этот приказ?..

— Ладно, проскакали, — хмуря лоб, проговорил Калачев с мрачным видом. — Кое-какую ясность мы внесли. Остается только услышать, что может означать твой приезд в эту чертову дыру и суть задания, которое ты привез для меня.

— Ты все еще думаешь, что против тебя готовится еще какая-то подстава? — горько усмехнулся Дмитрий Андреевич.

— А что мне остается делать после всего, что со мной случилось? — отозвался Степан угрюмо. — Десять лет — срок немалый, по чьей-то прихоти просто выброшенный из моей жизни.

— Я не привык обсуждать приказы и исполнил все в точности, как мне велели, — словно оправдываясь, проговорил Горовой. — Хотя был момент, когда я махнул на все рукой, открыв твою камеру.

— Так это сделал ты? — удивился Калачев. — А я на кого только ни думал…

— Хотел, чтобы смылся ты с глаз долой, отсиделся, — продолжил полковник. — Получил бы нагоняй за твой побег, и на том бы все, глядишь, и закончилось. А ты снова в бутылку полез: вместо того, чтобы бежать очертя голову подальше, снова в коммуну скопцовскую поперся.

— Нет, ничего бы не закончилось, раз на меня кем-то была ставка сделана, — усомнился Степан. — Если бы я убежал, как ты говоришь, «с глаз долой», сейчас мы бы вместе лес валили. Тебе бы не простили моего побега.

— И такое могло случиться, — согласился, вздыхая, Горовой. — Зато совесть бы не мучила меня все эти годы.

Он налил коньяк уже в две рюмки, и на этот раз Калачев не отказался с ним выпить.

— Ну хорошо, допустим, я тебе поверил. Тогда как объяснить все остальное?

— Что, например?

— В чем смысл моего осуждения? Кому и для чего оно понадобилось?

— Сам долго раздумывал над этим, но ничего объяснить так и не смог. Одно ясно: очернили тебя перед горожанами для какой-то таинственной цели. Тебя как бы для «определенной надобности» законсервировали.

— Законсервировали и забыли, — с едкой ухмылкой уточнил Степан. — А теперь вот тебя послали проверить, не протух ли?

— Можно и так сказать, — улыбнулся Дмитрий Андреевич. — А в общем, я рад за тебя. Ну что, еще по стопочке?

— Давай наливай, — согласился Степан. — Только скажи мне на милость, «гражданин начальник», когда и на чем ты вывезешь меня отсюда?

— Я сюда приехал на вездеходе, и он ждет меня, — сообщил, прищуриваясь, Горовой. — А вот тебе выбираться по другому сценарию предстоит.

Калачев округлил глаза.

— Что, снова игра в прятки?

— Продолжение старой партии, — уточнил Дмитрий Андреевич.

— После которой меня снова приговорят, но уже к расстрелу?

— Об этом мне ничего не известно.

— Тогда ответь, что тебе вообще известно на мой счет, а я подумаю, стоит ли продолжать партию или отсидеть до конца свой срок в этой глуши?

Выпив, полковник поставил рюмку, откусил кусочек от корочки ржаного хлеба, немного пожевал и сказал:

— Соглашаться или не соглашаться тебе никто не позволит, Степа. Ты майор НКВД и обязан исполнять приказы!

— Получается, я всем чем-то обязан, только мне никто и ничем, — ухмыльнулся Степан.

— Не всем, ты Родине своей обязан! — торжественно заявил Дмитрий Андреевич. — Посуди сам, майор, меня, полковника, начальника одного из оперативных отделов с Лубянки, отправили к тебе, за тысячи верст, для личного инструктажа! Тебе это говорит о чем-то?

— Только о том, что меня снова собираются засунуть в чью-то задницу.

— Даже если и так, ты должен выполнить приказ от начала до конца! Ты состоишь на службе, давал присягу, и тобой в конце концов должны гордиться твои сыновья!

— Сыновья? Ты чего это вдруг о семье моей вспомнил? — нахмурился Степан. — Я десять лет ни от жены, ни от сыновей весточек не получал. Они, поди, уже и думать обо мне забыли.