Тот повернулся к нему спиной.

— Так ты уедешь из страны, Мардук?

Лучио Анжелелли встал рядом с консулом.

— Ты последуешь моему совету, Мардук? Ответь.

Сверкающий взгляд консула встретился с взглядом капитана.

Тот обхватил Ионатана сзади и потащил — плачущего и отбивающегося — к двери, затем вышвырнул на лестницу. Подскочивший солдат оглушил упавшего прикладом. Мардук, сам вышедший на крыльцо, неодобрительно качнул головой, и солдат мгновенно исчез.

Когда на следующий день консул обходил посты, его опять околдовали заснеженные поля. На руины падала нескончаемая снежная крупа. Снег, белый, гнездами повисал на выступах и карнизах стен; выгибался, образуя балкон, стекал вниз по ступеням; подмалевывал широкими легкими мазками остатки стен, лестницы, землю. Снежинки рассеивались с серого неба. Покрывая деревья дома дороги. И чем-то трогая Мардука, который в черном кожаном пальто шагал рядом с капитаном, ступая все тяжелее и тяжелее.

— Вопрос, Анжелелли, вот в чем: хотим ли мы, дожидаясь более благоприятного момента, пока что показать себя трусами, или уже сейчас будем твердо стоять на своем. Я не требую от тебя немедленного ответа. Но сам не расположен ждать. Предпочитаю начать действовать прямо здесь и сейчас.

— Каждый клочок этой земли им придется выдирать у нас из зубов.

Анжелелли распорядился, чтобы в орде провели торжественный обряд, заимствованный у англичан и напоминающий индейский шаманский танец. Он выбрал тридцать самых сильных воинов; они должны были обходить близлежащую гору, пока не свалятся в полном изнеможении. Два дня и две ночи эти избранники кружили вокруг горы, без еды и питья; большая часть отряда расположилась вдоль их пути; наблюдающие молчали, а иногда запевали песню. По решению начальников действо должно было продолжаться два дня и две ночи. И ни один из выбранных тридцати человек — которые под конец еле-еле тащились, шатаясь и едва переставляя ноги, смотрели вперед, набычившись, но, тем не менее, сами запорошенные снегом, все-таки продвигались вперед по заснеженной поверхности, — ни один из них не сдался к тому моменту, когда в последний раз оглушительно взревели трубы и загремела приветственная мужская песня.

Черный Цимбо стоял среди зрителей, не привлекая к себе внимания, на одном из отрезков пути. Вечером последнего дня он, погруженный в свои мысли, поплелся восвояси, насвистывал. Ногами подбрасывал камушки. В этой орде устроили славную игру. Нечто подобное он раньше наблюдал у порогов Еллала. Негр рассмеялся и, довольный, замурлыкал-забормотал. Обхватил руками молодую березку, принялся раскачивать ствол. У здешних людей хорошие мышцы. И натренированное дыхание. Как они тащились, будто получили пинок в крестец; а все-таки у них получилось: они с этим справились. Зачем же что-то предпринимать против них? Цимбо с удовольствием сгибал и вертел березку. Что ему за дело до господина Делвила и брюссельцев? До этих толстяков, засевших в своих городах, до большеголовых? Они знай себе качают головами, а вместо голов у них тыквы; им надо ходить с осторожностью, иначе тыквы свалятся с плеч. Негр захихикал: когда начнется буря, шляпы с них попадают — вместе с головами. Им бы следовало прикреплять к головам крючки с цепочкой, чтобы не потерять эти головы. Цимбо отпустил березку, она пружинисто закачалась. Какие ему резоны корячиться ради лупоглазых и тыквоголовых? А вот эти ходоки ему по душе. С ними вполне можно обвести вокруг пальца тех, других… Он отошел на несколько шагов, углубившись в вечернюю тьму; потер руки, оглянулся на тщедушную березку, еще качавшуюся; поднял камушек, прицелился в нее, бросил. Правда, есть еще этот Мардук. Негр взвыл от удовольствия, запустил в деревце целую пригоршню камней. Глупый отчаявшийся малый. Его придется убить. Это не особенно трудно. Пригоршню за пригоршней кидал он в древесный ствол.

КОНЕЦ МАРДУКА начался с наступления неукротимой Кастель. Она выставляла напоказ знамена оборотней: ненавистные западные знамена с горящей Землей. Полупустынную территорию к юго-востоку от Лауэнбурга, но которой бродили голодающие беженцы и грабители, она прошла быстро. Ильцен, в окрестностях которого расположились еще не вступавшие в бой орды Леббока и Лоренца, оставила у себя в тылу. У нее были огнеметы, отобранные у гамбуржцев. С двумя другими, прежде дружественными ей группировками оборотней она не обменивалась ни посланцами, ни письмами. Продвигаясь по заснеженной местности, она повсюду использовала метод «черного котла»: опасный для нее участок сперва окутывали клубами дыма, а затем туда либо пускали отравляющий газ, либо с помощью огнеметов обращали всё в пепел. Она приближалась к Зальцведелю. По пути ее люди, две тысячи человек, отклоняясь вправо и влево, уничтожали металлических быков, символы бранденбургской революции: этих ревущих бронзовых животных с раной в боку, которых когда-то возвели повсеместно по распоряжению слепого консула Марке. Разведчики Кастель, мужчины и женщины, как бы в насмешку становились вокруг такой металлической статуи и ждали мгновения, когда раздастся протяжный жалобный крик. Посреди этого крика, на самой страшной предсмертной ноте, брошенная кем-то из них граната разрывала неподвижное гигантское тело; тогда — к ужасу и негодованию сбежавшихся местных жителей — колонна-цоколь вместе с обломками бронзовой статуи шумно обрушивались на землю. Уничтожение священных бычьих колонн вызывало у окрестных поселенцев немую ярость. Разрушив колонну, солдаты Кастель бросали на обломки еловые веточки. Если отряд не двигался стремительным маршем, уже через час солдаты видели, как поднимаются над местами последних взрывов языки огня: это опечаленные крестьяне сжигали на кострах зеленые хвойные ветки, оставленные их врагами, — прежде тщательно собрав (часто с плачем) и похоронив в земле обломки бронзового литья и камня.

Самоуверенная маленькая Кастель к своему удивлению видела, что местные жители — которых, как ей казалось, она хорошо понимает — отказываются от какого-либо общения с ее отрядом. Лозунги, распространяемые одиночками-эмиссарами, — об освобождении от власти диктатора Мардука и о единстве западного человечества — положительных результатов не давали. Кастель столкнулась с тем же странным феноменом, который потомки прежней элиты наблюдали после смерти Марке: с глубокой, до дрожи, неприязнью народных масс к технике, с их упрямой приверженностью нововведениям Марке и предложенному им особому пути. Здешнее население не имело возможности открыто атаковать орду Кастель, но отыгрывалось, указывая неправильные маршруты, постоянно устраивая всяческие ловушки. В этой массе крестьян, где главенствовали мужчины, насмешки по поводу «наглой бабской орды» чередовались с выплесками озлобления. Воспоминания об относительно недавнем периоде женского господства здесь еще были живы, и мужчины, которых война заставила бросить плуги, жаждали крови. Орда Кастель продвигалась вперед, словно преследуемая охотничьими собаками. Бранденбуржцы затаились и ждали добычи. Их женщины и девушки ненавидели «баб» Кастель еще яростнее, чем мужчины; они кровожадно подкарауливали, хватали отставших и заблудившихся. Избивали их, оскверняли, запирали в хлеву. Особенно цинично обошлись с несколькими девушками из отряда Кастель, которые под Зальцведелем, поверив в благожелательное отношение тамошних жителей, согласились выступить перед ними с речью. Едва колонна солдат скрылась из виду, крестьянки окружили чужачек, на глазах у своих ухмыляющихся мужчин сорвали с них одежду, облачили в короткие мальчишечьи штаны, расходящиеся на срамном месте. Спереди же им прикрепили совсем не фиговые листки, а крупные свеклы с зеленой ботвой. Руки пленницам связали за спиной; в таком виде им пришлось, топая по снегу, догонять свой отряд. Приехали каратели, сожгли ближайшие к месту происшествия дома; но когда они возвращались, не сумев захватить людей, их догнало небольшое стадо быков. К спинам животных были привязаны трупы захваченных в плен воительниц; бесстыдное украшение — свекла — торчало у каждой из промежности. Гнали быков две женщины со связанными за спиной руками. Их тоже обрядили в мальчишечьи штаны с болтающимися спереди свеклами; но они, в отличие от отпущенных раньше пленниц, не брели молча, с поникшими головами: обе были обнажены до пояса, а справа и слева к их туловищам крестьяне привязали мешки с повизгивающими поросятами, которые высовывали наружу пятачки и пытались ухватить женскую грудь.