Сегодня «Горн» мог бы сыграть свою небольшую роль в том, чтобы слегка сдвинуть чаши весов. Вместо этого редакция выбрала очередного представителя мужского пола на пост, который почти по всем критериям должен был достаться представительнице женского пола, куда больше заслуживающей этой должности. Я разочарована, я разгневана, я оскорблена, – но, пожалуй, не удивлена».

И тут я кое-что понимаю. Если Лен опубликовал манифест, то… значит, он придумал концовку.

Но зачем? Он просто прикалывался? Может, это была пародия на то, что могла бы написать я?

Или он писал искренне?

Я представляю, как он стоял в редакции и считал портреты главредов-девушек или дома сидел на своем дурацком стуле с гербом Принстона и искал в «Гугле», сколько женщин избрано в Конгресс.

Свесив голову с края кровати, я проверяю, валяется ли «Жизнь: способ употребления» на прежнем месте. Ну, естественно, она так и лежит, раскрытая, первые страниц пятьдесят заломлены. Я инстинктивно протягиваю руку и спасаю книгу. Разглаживая страницы, я вспоминаю, что вообще-то мне должно быть фиолетово, в каком виде теперь находится книга Лена.

Я открываю ненавистный том в самом конце. Он завершается главой 99. Если бы Перек придерживался своей концепции описания всех квартир по принципу хода шахматного коня, то в романе было бы сто глав, по одной на каждую квартиру. Однако он, похоже, намеренно пропустил последнюю главу, просто чтобы сломать систему. Я успела кое-что прочитать о Переке и выяснила про его фишку: он считал, что структурные рамки могут стать поводом для написания произведения, но истинное творчество и глубокий смысл появляются тогда, когда автор делает клинамен, то есть намеренное отклонение от заданных ограничений.

Получается, Лен был прав, когда сказал, что все творчество Перека крутится вокруг правил. И хотя я этого не хотела слышать, он намекнул, что это также включает и их нарушение. Многие считают, что от этого работы Перека становятся более гуманистическими или, по крайней мере, более философскими. Потому что, пожалуй, в жизни все никогда не бывает строго по правилам, как мы ожидаем.

Я снова беру телефон и загружаю последние сообщения от Лена.

Я все испортил, Элайза. Прости.

Пожалуйста, давай поговорим.

Я думаю, может, ответить ему, но вместо этого блокирую телефон и гашу свет. В темноте я поворачиваюсь на бок и съеживаюсь, подтягивая к груди край пледа.

Чтоб тебя, Лен. Сколько раз мне казалось, что я тебя насквозь вижу.

39

Следующиим утром первым уроком у меня идет химия, во время которой я пытаюсь что-то прочитать по истории США. Тут начинаются утренние объявления под пение Отиса Реддинга.

Я поднимаю глаза и вижу снятую Вайноной рекламу выпускного бала на тему «Девушка в розовом». Она попросила одиннадцатиклассника Джаду Уильямса, капитана школьного танцевального коллектива, одеться как Отис, и на видео он открывает рот под песню Try a Little Tenderness, точно как в фильме. Джада, одетый в рыжевато-коричневый блейзер, энергично танцует на школьном дворе и наслаждается каждой секундой. Когда последний кадр меркнет, на экране появляются кислотно-пурпурные слова «Девушка в розовом», а ниже «Выпускной бал в Старшей школе Уиллоуби» и «Билеты продаются в школьном дворе». Когда ролик заканчивается, все принимаются хлопать, и я в том числе.

Я уже собираюсь вернуться к параграфу о завершении холодной войны, как слышу из динамика телевизора голос, владельца которого там точно быть не должно.

– Привет, «Стражи». С вами Лен Димартайл.

– И Серена Хванбо.

– Просим встать для принесения Клятвы верности.

Оторопев, я на целых пять секунд задерживаюсь на стуле, когда все остальные уже поднялись. Я поскорее вскакиваю, но все это время не могу оторвать взгляда от Лена. Сегодня на нем пастельная фланелевая рубашка в бледно-желтую и розовую клетку. Он стоит рядом с Сереной, которая ниже его ростом как минимум сантиметров на тридцать. Оба они чуть повернулись в сторону, приложив руку к сердцу.

Однако их ладони не закрывают прикрепленные к груди у обоих значки «Я ЗА ФЕМИНИЗМ». Значок Лена особенно притягивает внимание, потому что слова «ЗА ФЕМИНИЗМ» заклеены малярным скотчем, на котором маркером написано «ШЛЮХА».

Я поглядываю на Джеймса, который, что подозрительно, как будто ничуть не удивлен.

– Слушай, – шепчу я, – что происходит?

– Подожди и увидишь, – таинственно отвечает он.

Так что уже третий раз в этом году я слушаю утренние объявления очень внимательно. Конечно, у меня в голове не задерживается ни один факт из того, что зачитывают Лен и Серена. Все это время я будто на иголках, жду, что будет дальше.

– Ну что ж, Лен, – наконец говорит Серена, – я слышала, у тебя сегодня особое объявление?

– Да, – отвечает он, кивая. На экране он выглядит не таким симпатичным, как в жизни, но даже просто увидеть его в телевизоре достаточно, чтобы мое сердце забилось быстрее. – В общем, я уверен, вы все знаете, что недавно сотрудники «Горна» выбрали меня на пост главного редактора на следующий год.

Теперь окружающие начинают коситься в мою сторону. Я делаю вид, будто не замечаю.

– Многие выразили несогласие с моей кандидатурой, и часто весьма обоснованно.

Лен прочищает горло, и в голосе звучит непривычная неуверенность. Пальцами он зарылся в волосы. Теперь мое любопытство по-настоящему на пределе.

– Я согласен, что в Уиллоуби действительно было недостаточно девушек на важных постах, особенно в качестве школьного президента и главреда «Горна». Процент девушек на этих должностях до нелепого низкий, и мне жаль, что я никак не помог выровнять баланс. Потому что суть феминизма, вопреки расхожему мнению, не в ненависти к таким парням, как я. Она в том, чтобы вместе стремиться к равноправию. – Теперь он смотрит в камеру ровным немигающим взглядом. – Тем не менее я решил отказаться от поста главреда не только по этой причине.

Ребята начинают перешептываться, и даже мистер Пхам на минуту перестает проставлять отметки за тест.

– Я отказываюсь, потому что это я опубликовал манифест Элайзы Цюань на главной странице «Горна». Это поступок, непозволительный для главного редактора школьной газеты, и грубое нарушение журналистской этики. Что уж говорить, я наделал немало глупостей. – Он прячет руки в карманы. – Так что я прошу прощения. За все. И я не могу занять эту должность, потому что это было бы неправильно.

Он снова смотрит прямо в камеру, и кажется, будто он глядит точно мне в глаза.

– Спасибо, Лен, – невозмутимо говорит Серена, словно она участвует в совершенно обычной утренней трансляции. – Чтобы