Дома все в первые дни кружили вокруг друг друга. Были особенно чуткими, внимательными и предупредительными. Напряженными до предела. Казалось, что все неправда, что это сон, что счастье сейчас заберут и попросят огромный счет. Ночами я поднималась каждые несколько часов, бесшумно шла в комнату детей, проверяла одеяла, целовала воздух у их волос, сгоняла собак, неизменно устроившихся у них в ногах.

Мы вернулись в понедельник вечером, а в четверг Джош, пылесося пол в моей спальне и одновременно громко препираясь с Кирой – «а почему всегда я», вдруг неловко задел локтем мой туалетный столик. Хрупкая конструкция, перегруженная баночками и кистями, пошатнулась, мальчик успел сориентироваться и подхватить, но мое любимое зеркало упало на пол и разбилось с противным звоном.

Я услышала из кухни, побежала. Джош смотрел на меня растерянно и виновато. Присев на корточки, я подняла пластиковую розовую рамку – кусочки осколков поехали вниз – вдребезги. Прямо руками стала подбирать стеклянный мусор, складывать поверх остатков зеркала. Я, суеверная хуже старой чокнутой бабки, почему-то чувствовала, что никакая примета сейчас не работает. Это старое двустороннее зеркало досталось мне еще от мамы лет в пятнадцать, а потом я перетаскивала его за собой сквозь годы и квартиры. Обратной стороны у него давно не было, осталась только та, которая безжалостно увеличивала, искажая любые идеальные черты. Я всегда знала, что уж если в этом отражении мое лицо выглядит хорошо, то значит – я идеальна. Слезы крупными каплями покатились по моему лицу.

– Мам? – с опаской спросил Джош. – Маам, прости, я куплю тебе новое зеркало.

От его слов я заплакала сильнее. Подбежала Кира, крепко обняла меня:

– Дурак! Маме не нужно твое новое, она любила старое! Вечно ты все портишь! –я пугала своих детей и поэтому взяла себя в руки, подозвала Джоша:

– Иди к нам. Никто ни в чем не виноват. Я не сержусь, сынок.

– Тебе просто жалко, да, мама? –Дети обхватили меня своими уже такими сильными руками с обеих сторон, вдыхая их запах: малиновый шампунь, мятная жвачка, молочное печенье, апельсиновый сок, зефирная нежность и колючая крапива, я плакала горько и сладко. Они думали, из-за зеркала, но на самом деле я выревывала весь этот сумасшедший страх последних месяцев, всю неуверенность, и изматывающие мысли, наконец-то осознавая, разрешая себе поверить: они здесь, рядом, все хорошо.

В какой-то момент я повалила их на кровать:

– Чур, я булочка!

Оба радостно откликнулись на пароль игры, которую сами же когда-то и придумали. Кира упала на меня сверху:

– Я – сосиска!

Джош, специально став на кровати, чтобы набрать высоту, и свалился на обеих всей отчаянностью одиннадцатилетнего мальчишки!

– А я – сыр!

Мы хохотали и обнимались в этой куче-мале, когда наконец-то пришел тот, кого еще только и не хватало.

– А почему как обычно кетчуп самый последний? – и Хавьер со всей отчаянностью сорокашестилетнего мальчишки с разбега прыгнул на нас, вызвав дружный счастливый стон расплющенного сэндвича.

Булочка, сосиска, сыр, и кетчуп. Что еще надо для хорошего хот-дога?

Восемь цокающих лап заинтересованно кружили вокруг нашей кровати и, Хавьер, зажав мне рот, шепнул детям:

– Быстро! Я не смогу ее долго удерживать!

И под мой сдавленный стон «только не на чистую постель», Кира и Джощ синхронно скомандовали только и ждущим повода поучаствовать в веселой свалке собакам:

– Бэтмен, Эльза, ко мне!

Спустя минуту.

– Я придумал! Эльза будет салатом, а Бэтмен – кунжутом!

Дама червей.

В голове было гулко и пусто. Все отодвинулось куда-то, стало неважным. Я подошла к Ястребу вплотную, сняв варежку, дотронулась теплым пальцем до холодной щеки. На его ресницах застыли снежинки. Я смахнула их.

Кай стоял неподвижно, прижав руки к бокам. Чувствовалось, что он хочет обнять меня, но знает, что нельзя. Я облизала свои заветренные губы, чтобы они стали мягче, медленно приблизила к его губам, прикоснулась к верхней, легонько потянула на себя, пробежала языком так осторожно, как будто слизывала кофейную пенку с края чашки. Осмелев, прихватила нижнюю губу, раскрывая рот, приглашая.

Мы целовались долго, скорее нежно, чем страстно, почти угасший за полгода огонек внизу живота разгорался пугливо, охватывая меня постепенно, расползаясь по телу, подбираясь к груди.

Я подняла руки и провела по пушистым бровям Кая, запустила пальцы в густые жесткие волосы, прижалась щекой к его щеке, прошептала куда-то мимо.

–Пойдем в дом.

Мы не стали зажигать свет, раздевались в полумраке, не отрывая взглядов, не разговаривая, боясь спугнуть волшебство слишком громкими звуками и резкими движениями. Оставшись обнаженными, приближались друг к другу несмело, и, когда почти соприкоснулись, замерли, остановились.

Ястреб провел ладонью по моему виску, погладил скулу, подбородок.

– В спальню?

Я покачала головой. Кровать в спальне была слишком большой, слишком широкой, слишком определенной. Она подходила тем, кто уверен в себе и в партнере. Мы не были.

Взяв принца за руку, подвела к глубокому креслу. Он сел, я на него сверху, наклонилась к лицу, снова начала целовать, но уже настойчивее. Кай положил было ладони мне на поясницу, но я отвела их в стороны:

– Не надо. Не трогай. Я сама.

Внутри становилось все жарче, это был уже не тлеющий пепел, а ровный, устойчивый костер. Я чувствовала, что и Кай еле сдерживает себя, его руки с силой сжимали подлокотники, дыхание было учащенным и прерывистым, глаза полуприкрытыми. Твердый, горячий член упирался в живот, щекотал кожу, настаивая, упрашивая. Но я не спешила. Знала, что сейчас в моей власти растягивать время сколь угодно долго, и все длила и длила ласки, легко касаясь его языком и руками.

Пробуя, вспоминая, открывая заново.

В комнате было прохладно, но наши тела были такими мокрыми, как будто вокруг бушевал пожар. Это и был пожар. Ноющее чувство пустоты и голода вдруг стало невыносимо острым, низ живота скрутило от возбуждения и желания.

Я обняла Ястреба за шею, приподнявшись, помогая себе рукой, вобрала его в себя со стоном мучительного облегчения. Он задвигал бедрами, побуждая двигаться быстрей, сильней, но я сжала его ногами, не разрешая пошевелиться и перехватить контроль.

– Шелена, – выдохнул он. –  Пожалуйста.

Повинуясь только внутреннему ритму, я медленно поднималась и опускалась, покачивалась, забыв обо всем, потерявшись в себе. Это было ужасающе прекрасно, болезненно освобождающе, горько и сладко.

Яркая точка внутри меня пульсировала нарастающими волнами, и наконец обрушилась стеной воды, разбившейся о берег.

Я лежала обессиленная и дрожащая на надежном торсе Ястреба и знала, что ни на что на свете не променяла бы это мгновение.