— Не понимаю, — произнес Пауль.

— Ну, вот женщина, которая приходит о тебе позаботиться. Каждое утро, ведь так?

— Да.

— Каждое утро. А остальное-то время она чем занята? Ночью, например? И как ее зовут? Ты знаешь ее имя? А к другим, еще к кому-нибудь, она ходит?

Пауль попытался придать лицу надменное выражение, мол, «тебе-то какое дело»? Но ему это не удалось. Взгляд его снова и снова возвращался к ботинку. Рант его был выпачкан бурой грязью. Уличной слякотью. Грязной снежной кашей. Или утренним растаявшим градом. Рибок.

— Вот этого-то я и не понимаю, — сказал официант. — Вечно одна и та же история, талдычите все одно и то же! Почему бы хоть что-нибудь не поменять? Хотя бы иногда.

Пауль потер пятно у себя на рукаве.

— Ну вот просто не въезжаю, — со вздохом протянул официант. — Так что ты решил? Принимаешь мое предложение? Я уже нескольким вроде тебя так пособил. Утром приду на часик пораньше и помогу тебе. А потом сможешь немного очухаться у меня дома. Душ и ванна есть. Тебе это точно пойдет на пользу в первые сутки.

— В первые сутки?

— На воле, — пояснил официант, выпуская дым изо рта. — Если хочешь, назови это как-нибудь иначе.

Наконец он убрал со стола ботинок вместе с леской. Пауль сделал глубокий выдох, закрыл глаза, досчитал до пятнадцати.

— Спасибо. Это очень любезно с твоей стороны. Спасибо, но…

— Я так и думал. — Официант встал. — Каждый раз одно и то же.

Он взял со стола апельсин и вернулся за стойку. Пауль услышал, как фрукт плюхнулся в мусорное ведро.

— Можешь еще часик посидеть.

Тон его изменился. Теперь в нем слышалось что-то военное, ни дать ни взять актер, исполняющий на сцене роль старого офицера.

— Спасибо, — сказал Пауль.

Он снова уронил голову на шарф, сложенный в виде плоской чаши, только из ткани. Ему пришло в голову, что шарф — неопровержимое доказательство, которое он может предъявить официанту и даже дать его понюхать, и тогда он поверит во всю эту историю с женщиной. Но потом такой прием показался ему неуместной и недопустимой «помощью зала». Сначала ему нужно позаботиться о себе. Отдохнуть, собраться с силами. А потом попытаться добыть следующую дозу, хотя бы немного. Не столько, сколько в последнее время, хватит и одного хорошего улова. Ну, может быть, двух, если расфасовки будут маленькие. Он облизнул губы и попытался вернуться в сон о груше. Но заснуть больше не мог. За окнами уже стемнело. Доброе зимнее время. Мысленно Пауль обходил все места, где ему предстояло побывать сегодня вечером, этапы мучительного пути. Но потом вспомнил другое. В бумажнике у него лежала фотография. Фотография той самой женщины. Он был уверен, что снимок у него с собой. Она сама ему подарила, не так давно. Он открыл глаза и, тяжело дыша, выпрямился и подозвал официанта, который подошел с несколько презрительным, но все же заинтересованным видом.

— Ну, что?

— У меня есть фотография, — произнес Пауль. — В качестве доказательства. Сейчас покажу. Смотри. Вот.

Он достал бумажник и принялся в нем рыться. И среди мятых купюр довольно долго перебирая онемевшими пальцами и не находя, наконец обнаружил на ощупь маленькое фото. Протянул его официанту. Тот поднес снимок поближе и стал рассматривать.

— Очень хорошенькие, — сказал он и любезно улыбнулся. — У меня тоже есть.

Он также вытащил небольшой бумажник и извлек оттуда несколько фотографий. На одной была запечатлена белокурая девочка со стрижкой «под горшок», на другой — мальчик, который делал вид, будто играет на маленьком велосипеде, как на гитаре.

— Магда и Юлиан, — сказал официант. — А твоих как зовут?

И с этими словами он положил фотографию, которую Пауль предъявил ему в качестве доказательства, обратно на стол. На ней были двое незнакомцев. Двое мальчиков, примерно семи и десяти лет, оба с черными кудряшками. Они махали кому-то, глядя в камеру, и, казалось, кричали что-то фотографу.

— Клянусь, она прямо сейчас там, в моей квартире! — сказал Пауль официанту и попытался схватить его за руку. — Она сейчас там и следит за тем, чтобы…

— О, Господи! — официант отпрянул. — Ну, хорошо. Думаю, тебе пора.

Пауль встал, одним движением смел со стола заколдованную фотографию, сделал шаг назад, наткнулся на стул, который в свою очередь наткнулся на другой стул. Повсюду вещи! Он попытался придать лицу непроницаемое выражение. Здесь так трудно дышать. С ратуши донесся удар колокола, возвестивший следующий полный час.

ЖИВЫЕ

Я знаю одного человека лет шестидесяти, который ни разу в жизни не видел покойника. Работает он в Граце и, по крайней мере, по совместительству, занимается писательским трудом. Это тоже не упрощает дело.

Ближе к тридцати он, по его собственным словам, стал притворяться, будто видеть покойников ему случалось. При этом он имел в виду, что ему уже доводилось видеть умерших животных, например, кошку или черепаху. О том, что метод этот абсолютно непродуктивен, ему, разумеется, было известно, но что ж ему оставалось делать? Тогда еще не существовало доступных в любой момент фотографий и видеороликов, которые можно было бы при желании без помех посмотреть. А еще тогда же он начал лгать, в том числе о том, что девяти лет отроду якобы видел своего покойного деда на смертном одре. Это он утверждал во времена выхода в свет своей первой книги, около тридцати лет тому назад.

Однажды, по его словам, он стал свидетелем некоего непонятного, пограничного случая.

В очень холодный январский день 1998 года он увидел бездомного, лежащего на улице рядом с затейливым многоэтажным стеллажом для велосипедов возле Центрального вокзала Граца. Человек этот, несмотря на ледяной холод и метель, был одет несообразно легко. Возле него суетились двое полицейских, один из них говорил с кем-то по рации. По словам знакомого, человек этот вполне мог замерзнуть.

Часто он спрашивал себя, почему другие еще в молодые годы видели мертвых, а он — до сих пор ни разу, ни единого. Так вот он, мол, и живет уже столько лет, ежедневно влача на себе этот груз, так и норовя предстать обманщиком в глазах других: ведь если сказать, никто же не поверит, просто стыд какой-то. Если бы окружающие только догадывались, сколь глубоко сокрыты от него основы мироздания, сколь абсурдна его невинность, избежавшая всякого соприкосновения с исконным, первобытным опытом посвящения в тайну смерти, сколь безнадежно он незрел… Только в некоторые мгновения случается, что он и сам начинает верить в собственную ложь, и тогда, привычно