Зато аккуратные мешочки с прядями волос разложены по цвету и длине с такой любовью и заботой, что я невольно залюбовалась потайным ящичком на дне сундука. А потом, повинуясь какому-то странному чуждому желанию, собрала их все в охапку, вынесла во двор и подпалила.

Воняло. Несло так сильно, словно воедино собрались все запахи, что так тщательно прятал хозяин проклятого постоялого двора. Но я дотерпела, пока от жуткого сокровища не осталось и следа.

— Пока — нет, — я, виляя попой, прошла к кровати, брезгливо откинула окровавленную тряпку, присела, склонилась так, чтобы лицо оказалось наравне с болтуном из-под стола, — но поговори ещё, и посмотрим, что можно сделать.

Толстый, сразу боязливо отпрянувший, тут же налился краской и дёрнулся поучить дерзкую бабу уму-разуму, да только неуклюже вписался макушкой в столешницу, обернув ту и едва не расшибившись.

Зарождающуюся потасовку прервал Радомир. Не верилось, что легкомысленный зубоскал взаправду превратился в строгого командира. Вроде и веснушчатое лицо осталось таким же улыбчивым, и вихры всё так же переливались в свете заглядывающих в окошко рыжих лучей, а посерьёзнел. Может быть, даже я бы его послушалась. Если бы я была не я.

Я щёлкнула Толстого по носу, ехидно добавив:

— Тебе пастух велит сидеть смирно. Лучше слушайся, а то без обеда оставит.

— Ах ты! — забияка сразу позабыл, что часть назад прятался от меня под столом, полез в драку.

— А ну стоять! Стоять, сказал!

Радомир придерживал за шкирку огромного, похожего на буйвола мужика, другой рукой зажимая норовящую снова открыться рану. Но держал крепко, не выпуская. Проникновенно заглянул в лицо Толстому и продолжил тихо, даже не пытаясь никого перекричать, но так, что слышали все, включая переползшего под кровать Тонкого:

— У нас здесь не дружеские посиделки. Вы, самовлюблённые неудачники, — обратился он к купцам, — сами предложили мне год назад ходить с обозом вместе. Я вас не звал и прекрасно справлялся один. Вы признали меня главным и только благодаря мне можете содержать жён и детей. В обмен обещали слушаться всегда и во всём. Поэтому вот что я вам скажу: вы оба засунете свои страхи и обиды в… — рыжий запнулся, бросив на меня быстрый взгляд, — в суму. И будете вести себя так, словно ничего не случилось. Потому что ничего и не случилось. Просто вы чуть лучше узнали своих попутчиков. А теперь извинитесь перед Фроськой.

Коза нарезала круги, бросая недовольные взгляды на разбушевавшегося Толстого и недвусмысленно почёсывая рога о его ногу. Дескать, только останешься один…

Братья молча переглянулись и без единого звука, склонив головы, стали рядом. Я закинула ногу на ногу, наслаждаясь зрелищем.

— Прости… Прости. Фрось. Переволновались. Сама понимаешь, — нескладно протянули они.

И только я открыла рот, Радомир снова перебил:

— А теперь ты послушай, Фроська. Ты тоже пришла ко мне сама. Силком тебя не тащили, а приняли, как родную. Поэтому прекращай задирать народ. Должно же у тебя быть чувство… благодарности, что ли. И тоже извинись, потому что вела себя, как… Как… Как не очень разумная баба.

Я опешила. Извиняться? Мне?!

Радомир стоял ровно, не сгибаясь и не подавая виду, что рана разошлась. Но я чуяла запах: она вновь кровила. А этот упрямец так и стоял, требовательно хмуря брови. Даже его возлюбленная зверюга заволновалась, заперхала, схватила зубами за штанину, не зная, то ли от меня спасать, то ли помогать.

— Иди ложись, — я уступила кровать.

— Вначале извинись.

— Ложись, а то рана вскроется.

— Нет.

— Радомир!

— Фрося!

Ей-богу, прямо как мой Серый! Упрямый настолько, что, скорее, помрёт, чем уступит.

Я поднялась и взяла рыжего под руку, подталкивая к ложу.

— Извините, постараюсь дразнить вас через раз, — буркнула, не глядя на удивлённых купцов. Не ожидали небось? А вот вам! — Пошли вон, лекари недоделанные. Кто вас учил так повязку накладывать?

Коза, наконец-то, успокоилась и со всей присущей ей наглостью, запрыгнула, устроилась рядом с миротворцем и вытянулась вдоль раненого бока.

И что на меня нашло? Словно тянуло отплатить спасённой жизнью за отнятые. И не за Неждана с выродками, нет. За тех, чьи останки сожгла на рассвете. Могла ведь оказаться здесь немного раньше. Могла, но не повезло…

— Ещё кое-что, — Радомир страдальчески морщился, закусывал губы и думал, что ругается неслышно, но тут отвлёкся, остановил мои пальцы, отдирающие засохшие тряпки. — Мы тут без охраны остались… А ты оказалась покрепче любого вояки. Фрось, возьмёшься нас проводить до торгового тракта?

Тонкий голосок, похваливший меня за то, что помогаю раненому, сразу затих. И так слишком много воли ему дали.

— Десять золотых, — сложила руки на груди я, мысленно добавляя горсть к и так изрядно потяжелевшему за утро кошелю.

— Десять?! — ужаснулся Радомир. — Полдороги же за спиной! Пять. Ни монетой больше.

— Семь и я пообещаю не сожрать вас ночью, — смягчилась я.

— Пять и ни медькой больше! — привычно упрямился купец.

— Десять и я выполню своё обещание.

— Семь, — безропотно согласился Радомир.

Уж не знаю, у кого рыжий купил свои чудодейственные зелья, но рана затягивалась едва не на глазах. То ли заботливая богиня оберегает везунчика от смерти, то ли сама Смерть к нему неровно дышит.

Нет, ехал Радомир со всеми удобствами: укутавшись в прихваченные в качестве платы за неудобства плотные шерстяные одеяла, потягивая медовый сбитень из красной смородины. Просил, конечно, пива, да куда ему? И так руды незнамо сколько вытекло. Но отлёживаться на постоялом дворе отказался. Дескать, товар сбыть вовремя не успеем. Ага, конечно! А то я не видела, как мужики шарахались от каждой тени. Везде-то им острый нож мерещился. Сами не храпели и мне мешали. Коза пригрелась рядышком, глазела по сторонам, словно видела сокрытое от простых смертных, и осуждающе фыркала, когда телега подскакивала на мёрзлых морщинах дорожного полотна.

Впервые довелось выспаться только в пути. Благо, чем ближе подходили к столице, тем теплее становились ночи. Нет, осень по-прежнему продолжала холодить бока, зато промозглость, пробирающая до костей и шмыгающая сопливым носом, ушла. Вечером уже не дрожали от сырости посреди болота, а уютно устраивались у костра, наслаждаясь всё чаще выглядывающими из-за туч звёздами.

Иногда шёл снег.

Лёгкий, почти незаметный. Крошечные песчинки боязливо спускались на землю, проверяя, можно ли, пора ли? Достаточно ли остыла земля, не растаем ли? Я ловила их на язык, безжалостно прерывая путь за сажень до цели.

А внутри тоскливо выло. По-женски, тягуче, едва слышно. С чего бы?