– Говорят, рвал и метал, когда доложили, сколько вы выгребли.

– Пусть говорят. Бобо Сангак меня знает. Как-нибудь это дело уладим.

– С ним теперь нелегко связаться.

– Почему нелегко? В Калай-Хумбе телефон есть.

Ястребов ухмыляется:

– Туда, где теперь Сангак, линию пока не провели.

Зухур тупит:

– Дело не спешное, вернётся в Курган-Тюбе, поговорим.

– Вряд ли вернётся, – говорит Ястребов. – Убили его.

– Ц-ц-ц-ц, – Зухур цыкает языком, качает головой. – Убили…

Строит равнодушную морду, пытается скрыть улыбку.

Чувствую, как внутри нарастает напряжение. Теснее сжимается в груди, начинает подташнивать. Изо всех сил сохраняю спокойствие. Вдох. Медленный выдох.

– Точно? – спрашиваю.

– Абсолютно, – говорит Ястребов. – Как в газете «Правда».

– Когда?

– Три дня назад. Двадцать девятого марта.

– Бомба? Снайпер? Поймали, кто стрелял?

Ястребов потирает нос:

– Он не в бою погиб. В разборке со своими…

Мозги гудят точно трансформатор под перегрузкой. Сквозь гул и треск пробивается голос Ястребова:

– Деталей никто не знает. В народе разные версии гуляют…

Вдруг чувствую, что внутри отпускает. Тяжесть в груди исчезает. Чёрный туман рассеивается. Остаётся лёгкая слабость. Невесомость во всем теле. Затишье после бури. Знакомое ощущение. Так бывает всегда после того, как… Внезапно меня накрывает понимание: фазу пробило на Сангака! Мысль рушится в мозг, как неразорвавшийся снаряд весом в тысячу тонн. Плющит серое вещество, рвёт нейронные связи и вот-вот взорвётся. Сангак погиб по моей вине. Он находился ближе всех в зоне контакта. Спешу обезвредить бомбу, пока не рванула. Одна за другой опускаются стальные заслонки. Отсекают, изолируют чувство вины. Контейнер проваливается в глубину. Туда, где скопилось целое кладбище. Где в бронированных камерах, как в изолированных склепах, складирована память о погибших по моей вине. Отсек Крысы, Кости, Анвара, Филиппа Семёновича, Саида, Нади… С этого момента добавился склеп Сангака. Усилием воли подавляю мысль: «Скольких ещё придётся хоронить».

Отвожу Зухура в сторону.

– Я возвращаюсь. Дальше поезжай один.

Он взвивается:

– Как это возвращаешься?! Ты слово мне дал!

– Тебе? Когда это? Я перед Сангаком был в ответе. И баста.

– Ты мне обещал! Поехать в Калай-Хумб обещал. Я спросил: «Обещаешь?» Ты сказал: «Поеду». Забыл? Это разве не обещание?

По сути, он прав. Формально я не произнёс: «обещаю». И что с того? Кого колышет, вслух ляпнул или подразумевал? Подразумевал – выполняй. Несмотря ни на что. Даже на приметы.

– Черт с тобой, – говорю. – Но не надейся, подгузники тебе менять не буду.

Зухур напыживается, открывает рот… Ястребов окликает:

– Парни! Время – золото. Едете или остаётесь?

Зухур, торопливо:

– Едем, едем…

Ястребов – старлею:

– Саня, отворяй ворота! Мы с ребятами трогаемся.

Старлей:

– Поезжай один. Маркелов приказал их тормознуть.

– Да ну! С чего это? Я с ним поговорю. Мигом уладим. Он где? В комендатуре?

– У себя.

– Отлично. Скомандуй своим орлам, чтоб меня соединили, – обнимает старлея за плечи, тащит к воротам.

Подхожу к сержанту:

– Мужик этот, Ястребов… Кто такой?

– А ты сам спроси. Я его не допрашивал. Кто, кто?! Мафиозо, мать его в масть. Со всеми дружит. Со всеми вась-вась: с боевиками, с местными начальниками. Ну и наши его не обижают…

– Ну, дела, – говорю. – Погранцы с мафией корешатся.

Сержант оскорбляется:

– Ты что, блядь, дурной?! С луны? Ситуации не знаешь? Не корешатся, а вынуждены считаться. Попробуй-ка его обидь, разом осиное гнездо разворошишь. Такая буча начнётся. Все местные с ним повязаны. А нам чего? Государство чужое, мы не прокуратура, наше дело – границу охранять. Мирно едет – пусть себе едет. Пропуск оформлен, документы в порядке…

В одиннадцать семнадцать зелёные ворота с красными звёздами распахиваются. БМП медленно вползает назад. Выходит старлей. Следом Ястребов. Подмигивает старлею:

– Саня, распорядись, пусть палку уберут.

Сержант поднимает шлагбаум. Путь на Калай-Хумб открыт. Ястребов рвёт с места первым. Следом отъезжают фургон с бойцами, Зухур. Алик запускает двигатель, трогается. Злорадствует:

– Это… пришлось Зухуршо голову меж ног спрятать, да? Не пропустили его погранцы? Не зря говорят: «В кишлаке ты лев, а в Бухаре тебя ставят в хлев».

Осекаю:

– Следи за дорогой.

Зухур, конечно, тот ещё скот, но дисциплина есть дисциплина. Алик сопит. Вытаскивает из-под сидения грязную тряпку, протирает ветровое стекло. Обижается.

На окраине кишлака за окном проплывает фигура у обочины дороги. Старик с поднятой рукой. На мгновение мерещится – тот самый! Гадальщик, что год назад ворожил мне в Курган-Тюбе. Одёргиваю себя: завязывай фантазировать. Другой старик, не тот. Но это знак. На что указывает? О чем предостерегает? Не знаю. Знакам необходимо доверять. Не раздумывать. Подчиняться первому побуждению. Бросаю Алику:

– Стой! Сдай назад.

Он, недовольно:

– Чего?

– Возьмём деда.

Алик тормозит, даёт задний ход. Старик неспешно подходит. По-хозяйски распахивает заднюю дверцу. Вблизи – ноль сходства с гадальщиком. Нет, пожалуй, что-то общее имеется. Что именно – ускользает, не даётся. Черт с ним. В конце концов, несущественно… Старик устраивается на сидении. Командует Алику:

– Поезжай, сынок.

Нормально! На Дарвазе, любой бедняк-колхозник держится как президент. На всякий случай спрашиваю:

– Дед, гадать умеешь?

– Нет, не способен. Бог таланта не дал. Загадывать могу. Я много загадок знаю.

Алик оживляется:

– А ну-ка…

– Скажи, к примеру, это что? – хитро спрашивает старик. – Без аркана связывает, без вины казнит, без заслуг награждает, без оси вращается. Угадаешь?

Алик откликается без задержки:

– Ха, просто! Районный прокурор.

Старик хихикает:

– Первая часть подходит, вторая не подходит. Прокурор вращается разве?

– Сафаров у нас в Хиссоре крутится. Куда ветер подует. И нашим, и вашим. И большим начальникам, и этим… авторитетам… Зато со всех имеет. Говорят же: «Хочешь жить – умей вертеться».