Он думал о том, как легко ему работалось с Евгением Викторовичем, как быстро он согласился с просьбой о деньгах. И зачем-то объяснил, почему так верит ему. Глаза у тебя смешливые, непочтительные, сказал он, но очень честные.

Яша вдруг почувствовал, как сердце его забилось. Почему? Он что, уже окончательно спятил? Разве может его сердце колотиться от шутливого комплимента? Тогда почему же… почему? Слова были знакомыми. Вот в чем дело. Ну, конечно же. Когда он только начинал работать в «РуссИТ», Петр Григорьевич как-то произнес именно такие слова. Он вспомнил этот момент с предельной четкостью. Да, именно эти слова. Но тогда…

Неведомая сила, словно пружиной вытолкнула его из постели. Ведь он уже сталкивался с такими странностями. Когда Евгений Викторович вдруг говорил что-то такое, что мог сказать только покойный Петр Григорьевич. И тогда он уже пытался найти какое-то объяснение странностям в словах и поведении Евгения Викторовича. Как он, например, пытался понять, почему вдруг новый президент компании, человек, безусловно умный и незаурядный, будет хвастаться тем, что в ресторане «Ми пьяче» его все знают, когда на самом деле его там никто в глаза не видел. Именно тогда в мозгу его образовался некий паззл, который никак не хотел складываться, потому что для складывания его в ясную картинку требовалось одно небольшое абсурдное допущение. А именно, что Евгений Викторович и есть покойный Петр Григорьевич. Что, безусловно, было абсурдом. Но тем не менее допущение было. Потому что представить себе, как президент компании «РуссИТ» Петр Григорьевич Илларионов вызывает к себе аналитика компании и говорит: а знаете, у Яши Свирского глаза смешливые и непочтительные, но очень честные, было никак не меньшим абсурдом… Безусловно, не меньшим.

И говоря о глазах, как раз глаза Евгения Викторовича были отнюдь не смешливы. Были они наоборот печальны, даже в момент, когда должны они были сиять от успехов. Как, например, при успехе всей этой операции с китайцем. Или даже сегодня, когда он рассказывал об Олиной программе.

И чем больше Яша пытался найти какое-нибудь более или менее разумное объяснение паззлу президента, как Яша давно уже назвал для себя загадку Евгения Викторовича, тем четче он видел, что никакого объяснения не было. Кроме одного, но абсурдного. Но бывают ведь случаи, когда самые, казалось бы, абсурдные вещи оказывались реальными…

В эту секунду он отчетливо понял, что не успокоится, пока не расскажет обо всех своих сомнениях самому Евгению Викторовичу.

Решение это, столь же нелепое, как и сам паззл, сразу же успокоило хаос мыслей и чувств, крутившихся у него в голове, и мысль о сне уже не казалась нелепой. Тем более что в комнате появился двуглавый дракон с головами Петра Григорьевича и Евгения Викторовича. Все четыре глаза у него были печальны, он это ясно видел. Что было странно, потому что дракон вел под руку Олю Филеву, причем она была абсолютно голая. Вот это уже точно был сон, решил Яша. Она, конечно, непредсказуема, но чтобы вот так спокойно прогуливаться голой под ручку с двухголовым драконом — это было уж слишком. Он спал.

Евгений Викторович сидел в своем кабинете и размышлял, не пришло ли время воспользоваться своей договоренностью со швейцарским банком и взять часть денег оттуда в виде займа. Или, может быть, имеет смысл создать совместно с банком компанию для продвижения новой машины на европейской рынок. Вопрос был непрост и требовал обдумывания.

В кармане у него тренькнул мобильный, но пока он доставал его, он уже сообразил, что звук был не его мобильного, а телефона старшего аналитика, который он нашел, когда первый раз приехал на Флотскую. Он никому не смог бы объяснить, почему не только оставил себе этот телефон, которым не пользовался сам и по которому ему никто не звонил, начиная с «Г» — Гали и до знакомых аналитика, которых оказалось на удивление мало. Но со странным упорством он постоянно подзаряжал его и носил с собой. Может быть, как память о человеке, которого он убил.

— Слушаю, — сказал он.

— Женечка, — послышался немолодой женский голос, — здравствуй, сынок. Что-то ты совсем нас забыл…

Это была мать. Звонок, которого он подсознательно боялся больше всего. Сердце его заколотилось, а на лбу мигом выступила испарина. Что сказать ей, как? Сказать «не звоните больше, вашего сына давно нет в живых, потому что я его убил и завладел его телом»? Он никогда бы не смог этого сделать. Ни губы, ни язык никогда не смогли бы выдавить из него такие чудовищно жестокие слова.

Он вдруг почувствовал странную тошнотворную слабость. Голова была пуста. И вдруг откуда-то, из самых глубин его памяти, о существовании которых он и не подозревал, тихо всплыло, поднялось наверх к сознанию незнакомое слово «ма».

— Что ты, ма, как я могу забыть… — можно ли сказать «вас»? А вдруг отца давно нет в живых? И опять, как только что случилось со странным словом «ма», откуда-то возникло морщинистое хмурое лицо с невесело опущенными крылышками седеньких усов. И прежде чем он успел мысленно рассмотреть его, он уже знал, хотя знать не мог и не должен был, что это лицо его отца. Ну, то, что старика зовут Виктор он знал хотя бы потому, что отчество у него было Викторович. А отчество отца? Нет, не знал, и знать не мог…

— Что ты, ма, — повторил он и почувствовал, как почему-то потерял четкость и расплылся раскрытый еженедельник, который лежал перед ним на столе. — Как я могу забыть вас… Просто, просто такое было сложное у меня время…

— Что-нибудь случилось, сынок? Не томи…

— Случилось, но ничего плохого. Скорее, наоборот…

— Как это?

— Меня сделали президентом.

— Как президентом? У нас же президент…

— Президентом компании, в которой я работал. И сразу столько обязанностей, проблем, сразу судьба стольких людей стала зависеть от меня… Ты себе представить не можешь.

— И как же ты справляешься? Наш Женька — и президент, — голос матери звучал так тепло, так по-домашнему, столько чувств, оказывается, может уместиться в несколько слов: и любовь, и материнская гордость, и боязнь за своего сына, и сомнения…

— Справляюсь помаленечку. Ма, ты могла бы сделать для меня одну вещь? — начав задавать вопрос, он еще не знал, что хочет спросить, и на краткое мгновенье испугался, что сейчас должен будет придумать что-нибудь или замолчать. Но к величайшему своему изумлению в следующую секунду он уже знал, что попросит сделать мать.

— Конечно, сынок, много у нас нет, Юльке помогаем сколько можем, но если тебе нужны деньги… У тебя долги? Или тебе пришлось заплатить за это… ну, чтобы стать, как ты называешь, президентом?

— Не угадала, ма, — рассмеялся Евгений Викторович и вдруг сообразил, что смеется впервые за долгое время, что тяжесть, которая так настойчиво гнула его к земле, исчезла. Отступила куда-то. — Нет, ма, денег мне не нужно. Наоборот…

— Как это наоборот?

— А так. Ты можешь тихонько, чтобы он не заметил, взять сберкнижку отца и продиктовать мне номер его счета, номер сберкассы, ну, всё, что там на первой страничке. Только отцу не говори.