Теперь, Костя, я перехожу к самому невероятному. Петр Григорьевич уже практически не спал с Галей еще задолго до болезни. Тут, наверное, сыграл свою роль и возраст — а Петр Григорьевич был человеком гордым и боялся оказаться… скажем, неадекватным — и копившаяся усталость, потому что он фактически тащил всю компанию сам на себе, и болезнь… Всего не перечислишь. Галя же женщина молодая, ей нет еще тридцати пяти, чувственная, как я сказал, и она сошлась с… Догадываешься, с кем?

— Нет.

— С Евгением Викторовичем. Надо отдать им должное. Свои редкие встречи они скрывали так удачно, что никто ничего о них не знал, включая и самого Петра Григорьевича.

— Тогда откуда вы…

— Вот я и перехожу к самой невероятной части рассказа. Когда я стал Евгением Викторовичем…

— Теперь понимаю. Она…

— Ничего ты не понимаешь. Помню, как я первый раз приехал в эту съемную квартирку Евгения Викторовича, где мы сейчас сидим с тобой, и когда я стал рассматривать его мобильный, я случайно наткнулся на Галин телефон, наивно спрятанный за буквой «Г». И всё понял. Знаешь, почему?

— Да нет…

— Тело, мое новое тело, тело Евгения Викторовича, чужое, строго говоря, краденое тело подсказало мне. В теле ведь живет, по-видимому, своя память. И не стану скрывать, эта память тянула меня, толкала к ней. Но я знал, что Галя тогда проводила дни и ночи у постели умирающего мужа, и любое напоминание о Евгении Викторовиче было бы ей тягостно. А потом похороны. А потом, оставшись с ней наедине, я почувствовал, что влечение Жени к ней исчезло, словно между ними, то есть между нами, стала стена. Не из кирпичей, а покрепче. Ни ей, ни мне не хотелось обкрадывать память Петра Григорьевича. И к тому же мучила и мучает меня совесть, я тебе уже говорил. Мало того что убил, спать еще при этом с той, кого убитый любил… Не мог ничего с собой сделать. Ну никак не мог. Я знаю, что всё, что я говорю, должно звучать бредом, но бред это или не бред, ничего с собой сделать не могу.

Я твердо знаю, что никогда не смог бы быть с ней. Да и не хочу этого. Но при этом я нежно люблю ее. Не сексуально, это осталось, наверное, в погибшем Жене. А по-человечески, по-братски, что ли.

Сейчас Галя словно потерянная душа, заблудившийся котенок. Жизнь у нее еще до встречи с Петром Григорьевичем складывалась не самым лучшим образом. Она не знает, что делать, как жить. Не финансово, нет. Петр Григорьевич оставил ей прекрасную большую квартиру в самом что ни на есть эксклюзивном районе Москвы. Она и во времена кризиса стоит миллионы. А тем более после. Ну и кое-какие деньги. Так что дело не в деньгах. Она одна на белом свете, и этот белый свет, видно, не раз представал перед ней не в самом своем приглядном виде. При этом она чудная баба. С почти нетронутым запасом нежности и преданности. Поверь мне, я был бы счастлив быть с ней, но этого, как я попытался объяснить тебе, не может быть. И из-за памяти о Петре Григорьевиче, и из-за убитого нами, мною Жени. И из-за того, что тайна, когда приходится взвешивать слова двадцать четыре часа в сутки — это далеко не лучший фундамент для человеческой близости. Самое странное, что тело Евгения Викторовича поняло это куда быстрее, чем кора больших полушарий моего неизвестно чьего мозга. И отказалось быть просто придатком к его члену. А потом я и умом понял всё это. И теперь я как отец ей. Я просто не могу бросить ее на произвол судьбы. Представляешь, какая начнется охота за красивой бабой, стоящей несколько миллионов долларов? Очередь выстроится. Ну что ты так смотришь на меня? Я ведь тебя не сватаю. Я просто прошу тебя быть, стать ее покровителем, советчиком, опорой. Причем с самого начала вас будет объединять то, что и ты и она оба были искренне преданы Петру Григорьевичу. Чего ты молчишь?

— Я не знаю…

— И хорошо, что не знаешь. Знал бы ты все ответы, был бы наперсточником, который всегда знает, под каким наперстком что лежит и кого как лучше лохануть. Завтра позвони ей, спроси как она, не нужно ли ей что-нибудь. Спроси, хочет ли она ездить на «лексусе» или, может быть, ей хочется какую-нибудь другую машину. У нее ведь права есть. Да ты и сам знаешь, как разговаривать с женщиной, не маленький. Ну а дальше… Это уж как получится. Может, со временем и проскочит искра. А может, и нет, зато будет у нее верный друг, надежная опора и умный советчик. Не красней и не раскланивайся, мы же договорились быть друг с другом честными.

И самое главное — ты очень поможешь мне. Мне жить было бы легче, зная, что она в безопасности. И уж тем более умирать…

— Евгений Викторович, — взмолился Костя, — не смейте так говорить. Я слышать эти слова не желаю.

— Спасибо, сынок. Ничего, что внешне мы примерно одного возраста. В душе я глубокий старик. Шестьдесят два года Петра Григорьевича и лет, по-моему, тридцать с чем-то Жени. Итого под сотню. И клянусь, Костя, я эти годы чувствую…

Ты родителей предупредил, что можешь остаться у меня?

— Да.

— Вот и прекрасно… Если я не ошибаюсь, ты говорил мне, то есть, конечно, Петру Григорьевичу, что отношения у тебя с родителями самые теплые.

— Да, Евгений Викторович. Я вообще человек везучий. И что Чечню прошел целым, и что родители такие, и что судьба свела меня с Петром Григорьевичем.

— Даст бог, Костя, я еще дождусь, когда ты познакомишь Галю со своими… А теперь давай спать. Завтра тяжелейший день.

Яша сидел в своем крошечном кабинетике в лабораторном корпусе, когда в дверь постучали.

— Входите, — буркнул Яша, отодвигая от себя ноутбук и стопку исписанных листков.

— Добрый день, Яков Борисович, — поздоровалась с ним Ольга Филева, входя, точнее втискиваясь в кабинет.

— Олечка, вот не ожидал тебя увидеть…

— Мы разве на «ты»? — сухо спросила Ольга.

— Мне казалось, — смутился Яша, — что после того, как мы…

— Вы имеете в виду то, что провели вместе ночь? Боюсь, у вас несколько старомодные понятия, дорогой Яков Борисович. Секс — это ведь как рукопожатие, которое вовсе не означает близкого знакомства. Пожав друг другу руки, люди ведь не переходят автоматически на ты. Простое представление друг другу.

— Боже, Ольга Игнатьевна, каким глубоким старцем я себя чувствую, — пригорюнился Яша, — отстал, безнадежно отстал. Только что меня в шутку называли вундеркиндом. Какой кинд, вундералте, скорее. Итак, Ольга Игнатьевна, чем могу служить?

— Вот это уже слова не мальчика, но мужа, — важно кивнула Ольга. — Вы разрешите присесть?

— Буду польщен, сударыня.

— Яков Борисович, я, конечно, всего-навсего аспирантка, тема диссертации которой весьма далека от информатики, но я давно балуюсь программированием. И, мне кажется, у меня получилась довольно забавная компьютерная программка, которая позволяет компьютеру распознавать голос пользователя и выполнять команды, поданные этим голосом.

— О, фройляйн Филева, боюсь вас разочаровать, но таких программ, сколько я знаю, не один десяток.