на негра. Тот, конечно, страдал манией величия, и все-таки в нем ощущался определенный… определенный аристократизм. Эта одежда, эти очки, эти великолепные цвета, эти варварские и в то же время королевские повадки. Если в нем и сидел какой-то бес, то это был бес, не лишенный некоторого благородства. Сейчас Заммлер очень сочувствовал этому человеку и на многое бы пошел, чтобы отвести от него зверские удары. Какая красная, какая густая кровь вытекла из разбитой головы… А Айзен со своими уродливыми острыми железяками? Он считается жертвой войны, что, однако, не мешает ему быть сумасшедшим. Таких, как он, нужно держать в психушке. У него мания убийства. Если бы только они с Шулой были чуть менее чокнутыми! Хотя бы чуточку. Тогда могли бы жить себе по-прежнему в Хайфе, как две кукушки в беленой средиземноморской клетке, поигрывая в карты. Они частенько играли друг с другом, когда не развлекали соседей своими скандалами и потасовками… Но дело в том, что они и так считаются нормальными. И имеют к тому же свободу передвижения. У них есть паспорта, им продают билеты. Вот Айзен и прилетел сюда со своими творениями. Бедолага, не то смеющийся, не то лающий.

Все они, вообще-то говоря, весельчаки: Уоллес, Феффер, Айзен, Брух и Анджела тоже. Все не прочь посмеяться. Возлюбленные братья! Будем же людьми! Пойдем все вместе на эту огромную благотворительную ярмарку и станем разыгрывать друг перед другом уморительные фокусы. Развлечем наших родных и близких. Поиски сокровищ, воздушный цирк, комические кражи, изготовление медальонов, ношение париков, сари и бород – ведь все это благотворительность, чистая благотворительность, если принять во внимание существующее положение вещей, слепоту живущих. Наш мир страшен, его невозможно терпеть. Так давайте же веселить друг друга, пока мы не умерли!

– Я припаркуюсь здесь и пойду с вами, – сказал шофер. – Пускай штрафуют, если хотят.

– Доктор до сих пор не вернулся? – спросил Эмиль.

Очевидно, нет. Анджела сидела в палате одна.

– Ладно. Я буду рядом, если понадоблюсь.

– Кажется, я стала выкуривать по три пачки в день. У меня опять закончились сигареты, Эмиль. Даже на газете сосредоточиться не могу.

– «Бенсон и Хеджиз», верно?

Когда шофер ушел, она сказала:

– Понимаю, что некрасиво посылать пожилого человека за сигаретами.

Заммлер не ответил. Свою шляпу в стиле Огастеса Джона он держал в руках, не решаясь положить ее на свежезастеленную кровать.

– Эмиль из папиной банды. Они очень привязаны друг к другу.

– Что происходит?

– Я бы и сама хотела знать. Его увезли вниз на какие-то анализы, и вот прошло уже два часа. Думаю, доктор Косби понимает, что делает. И все-таки он мне не нравится. Не ведусь я на этот его южный шарм. Он держится как директор военного училища в каком-нибудь консервативном штате. Но я ему не мальчик. Муштра – это не для меня. Он такой сердитый, холодный, отталкивающий. Один из тех мужчин, которые не понимают, что, хоть с внешностью у них все в порядке, для женщин они все равно не привлекательны. Вы бы сели вот на этот стул, дядя. Вам будет удобнее. Я хочу с вами поговорить.

Заммлер отодвинул стул от света и сел. Он терпеть не мог сидеть перед окнами, из которых ничего не видно, кроме неба. Это предвещало беду. Взволнованный, он был сейчас особенно восприимчив к всевозможным знакам. Будь перед ним другая женщина, она бы при подобных обстоятельствах лихорадочно раскраснелась, но Анджела осталась белой, как свеча. Говорила хрипловато – вероятно, копируя актрису Таллулу Бэнкхед. Это могло бы показаться забавным, но не казалось. Горло у Анджелы припухло, светло-коричневые брови, которым она при помощи карандаша придала сходство с распахнутыми крыльями, постоянно поднимались. Ей явно хотелось выглядеть располагающе, но было заметно, что она сердится. Сегодня все получалось у нее через силу. Даже наморщить лоб что-то мешало. Одежда была в ее всегдашнем стиле: атласная кофточка с глубоким вырезом и мини-юбка. «Нет, – поправился Заммлер, – даже не мини, а микро. Просто зеленая полоска на бедрах». Мелированные волосы Анджела туго собрала на затылке, открыв лицо. Кожа источала женственность (гормоны работали). На щеках лежали большие золотые серьги. Заммлер видел взрослую статную женщину, которая инфантильно оделась и, кокетничая, строила из себя дитя, но которую точно никто не принял бы за мальчика. Привычного запаха арабского мускуса не чувствовалось. Зато сильно пахло чем-то исходящим из женского нутра, соленым, как слезы или приливная вода. Заммлеру хорошо запомнились слова Эльи: «Слишком много секса». Даже белая губная помада казалась признаком порочности. Но, как ни странно, Заммлер констатировал это безо всякой предубежденности. Он ничего не имел против порока в сексуальном смысле. Возмущаться из-за таких вещей было уже поздно. Теперь действовали гораздо более могучие разрушительные силы. Заммлер все еще не пришел в себя после ударов, которые Айзен нанес карманнику своими медальонами. Перенесенное потрясение заставило нервы вспомнить боль в глазу, поврежденном прикладом винтовки тридцать лет назад. Удушье, падение – оказалось, эти ощущения можно пережить заново. Как будто они того стоят. Заммлер сидел и ждал, когда о дверь палаты со стороны коридора стукнутся резиновые колеса каталки.

– Уоллес не объявлялся? Он должен был уже приземлиться в Ньюарке.

– Нет, не объявлялся. Я должна вам о нем кое-что сказать. Когда вы его в последний раз видели? Маргот рассказала мне про трубы.

– Самого Уоллеса я видел ночью. А сегодня утром – только его самолет.

– Значит, вы были у нас, когда этот идиот выписывал петли над домом.

– Он что – попал в аварию?

– Не беспокойтесь, с ним все в порядке. Я была бы даже рада, если бы он брякнулся хорошенько, но он как голливудский каскадер.

– Так самолет разбился или нет?

– А вы как думаете? Задел колесами крышу дома. Об этом уже и по радио говорили.

– Боже правый! Дом был ваш? Уоллес выпрыгнул с парашютом?

– Совершил аварийную посадку. Нет, дом не наш. Чей-то большущий особняк в Вестчестере. Одному Богу известно, с чего вдруг этому придурку вздумалось летать над крышами, когда у нас такая тяжелая ситуация. Я, наверное, с ума сойду.

– Надеюсь, Элья не слышал сообщения по радио?

– Нет, его к тому времени уже увезли.

– Так ты говоришь, Уоллес не пострадал?

– Он на седьмом небе от счастья. Хотя ему наложили несколько швов на щеку.

– Понятно. Значит, будет шрам. Все это ужасно!

– Вы слишком жалеете его.

– Не буду спорить: жалость к людям может утомлять. Но он провоцирует меня на это чувство.

– Я заметила. Моего маленького братца все-таки надо бы куда-нибудь упрятать. Ему самое место в психушке. Вы бы слышали, какую чушь он нес.

– Так ты с ним говорила?

– Сначала какой-то парень рассказал мне, какое это было замечательное приземление. А потом Уоллес сам взял трубку. Такой гордый,