Я прислоняюсь к прохладному стволу акации и слушаю.

– Вам было больно, – спрашивает Джейми у моей матери, когда они, подойдя к скамейке на восточной части аллеи, удобно устраиваются на ней, – что Френсис так и не связался ни с кем из своих близких после всего того, что случилось?

По выражению маминого лица я понимаю, что вопрос Джейми ее шокировал. И я не уверена, вызван ли ее шок тем, что она оказалась неподготовленной к такому повороту, ведь я не сообщила ей заранее, что тема отца будет поднята в ходе их разговора с Джейми. Или же она считает, что подобные вещи вообще не стоит обсуждать на широкой публике. Дескать, дела семейные – это дела семейные. Впрочем, я быстро соображаю, что для мамы широкая публика – это вполне привычная аудитория. Нет, публичности моя мама никогда не боялась. Никакой! Значит, причина в том, что вопрос застал ее врасплох. Некоторое время она молчит, растерянно промокает лицо носовым платком, стирая с него остатки пудры.

– Вообще-то мой принцип – никогда не обсуждать отца своих дочерей на публике, тем более с представителями средств массовой информации, – начинает она осторожно, обретя наконец дар речи. – Но в данном случае я отвечу вам со всей прямотой. Да, я, конечно, очень расстроена, можно сказать, потрясена до глубины души, что Френсис, несмотря на свой отшельнический образ жизни, не счел возможным приехать к нам и поддержать Нелл в эту трудную для нее минуту.

Джейми отработанным движением кивает ей. Наверняка профессиональные репортеры отрабатывают такие кивки, стоя перед зеркалом. Сейчас он в своей стихии, всецело поглощен работой, можно сказать, растворился в ней без остатка. Сильно изменился по сравнению с тем, каким он был на момент нашего с ним знакомства.

– То есть у вас с ним не было никаких контактов – ни единого! – с того самого момента, как он ушел в затвор и отгородился от всего мира?

А Джейми прессует маму по полной. Понимает, что в руках у него сенсация, новость для первых полос, которая, быть может, позволит ему закрепиться в программе «Портреты американцев» уже на постоянной основе. К тому же хочется верить, Джейми еще не успел забыть, что он ведет расследование по моей просьбе. Мы же с ним заключили сделку: ты мне – ответы на мои вопросы, я тебе – эксклюзивный материал для твоих репортажей. И вот я наблюдаю за тем, как он сейчас работает, и в глубине души надеюсь, что он старается прежде всего ради меня. Хотя мой внутренний голос – Будь ты неладен! Заткнись и молчи себе в тряпочку. Я тебе больше не верю! – так вот, мой внутренний голос подсказывает мне, что все как раз наоборот.

– Вы же должны понять, – вещает моя мама на камеру, – каково это – жить с таким гением, как Френсис Слэттери. В глубине души я всегда понимала, что наша совместная жизнь с ним не будет слишком долгой. Можно сказать, я жила с ним как бы в долг у времени. Но я – взрослый человек и отнеслась к его уходу из семьи тоже по-взрослому. А вот дети восприняли все иначе. Пожалуй, если бы Френсис и вознамерился снова появиться в их жизни, то старые травмы моментально дали бы о себе знать. А кто знает, может быть, появились бы и новые. Чего я категорически не могла и не могу допустить. Ушел и ушел, и на этом точка.

Чувствую, как что-то внутри грозит взорваться, словно какая-то торпеда, запущенная в меня, падает все глубже и глубже и вот-вот достигнет своей цели. Стоящая рядом Рори недовольно выгибает бровь и начинает яростно грызть заусенец на указательном пальце.

– То есть, по вашим словам, выходит, что все же кое-какие контакты с мужем у вас за прошедшие годы были?

– Нет-нет, что вы! – Мама заметно меняется в лице, бледнеет и начинает лепетать, запинаясь на каждом слове. – Я только говорю, что если бы я дозналась о таком его намерении, то отнеслась бы к этому крайне негативно. Думаю, и Френсис все отлично понимает.

Мама подтверждает свой последний тезис энергичным кивком, давая понять, что она убедила всех присутствующих.

Отнеслась бы к этому крайне негативно? А что ж она мне там за лекции устраивала в госпитале? Что за песенки пела все последние месяцы? Как пылко убеждала сохранить семью, вернуться к мужу, восстановить прежнюю жизнь…

Нет, больше я не могу сдерживать себя. К черту все мои добрые намерения и порывы стать лучше. Здравствуй, прежняя Нелл, забияка и смутьянка!

– А чего же стоят тогда все твои разговоры о всепрощении? – кричу я ей, но не в камеру. Джейми поворачивается в мою сторону и бросает на меня испуганный взгляд. Дескать, возьми себя в руки. Твои истеричные выходки не входят в мои планы. Но я в ответ тоже испепеляю его глазами, словно говоря: Зато это входит в мои планы. Потому что я хочу получить ответы на свои вопросы. Или ты уже успел забыть о нашей с тобой сделке? И я продолжаю: – То есть ты уже забыла, какой чепухой пичкала меня все последнее время? Как уговаривала простить мужу его измену, говорила, что у каждого есть свои грехи, стоит повнимательнее заглянуть к себе в душу, а потому нужно искать в себе пути к исцелению душевных ран. Словом, несла всякое дерьмо. Этакое бла-бла-бла…

Я уже кричу, не сдерживаясь. Джейми делает операторам знак отключить камеру, но вдруг резко меняет свое решение. Очерчивает пальцем в воздухе круг, давая им понять: съемку следует продолжать. Что ж, на уровне нашего бессознательного все мы такие, как мы есть. Вот и Джейми. Он прежде всего репортер, репортер до мозга костей, который никогда не упустит из своих рук лакомую добычу.

Я тоже сигналю операторам – Прекратите съемку! – но мне ведь незнакомы их профессиональные жесты и знаки. Верчу головой в разные стороны, словно хочу свернуть себе шею. Но, пожалуй, больше всего на свете я сейчас хочу свернуть шею собственной матери. В любом случае мои знаки не возымели никакого действия, и операторы продолжают крутить пленку, закапывая мою мать все глубже и глубже в песок. Прекратите! Это чисто семейные разборки. Они не предназначены для посторонних глаз. Мы обе с моей матерью получили то, чего хотели. А теперь убирайтесь вон со своими камерами! Я делаю еще один знак: провожу рукой по горлу. Дескать, хватит! И одновременно со мной Джейми крутит пальцем очередной круг в воздухе. Продолжайте снимать!

Конечно, мать стоически сидит на своем месте. Сейчас она уже не может ретироваться, просто встать и уйти. Все пути к отступлению отрезаны. Да и эмоции уже выплеснулись наружу.

– Нелл! Я не сделала ничего плохого! – машет она мне рукой. – Я действительно от всего сердца простила твоего отца. Френсис! Дорогой! Если ты сейчас смотришь эту передачу, прошу тебя, умоляю… Вернись и помоги своей дочери! – Свою мольбу мама озвучивает, повернувшись лицом к камере. Прямо самая настоящая мыльная опера получается, правда, в скверном исполнении. Но вот она снова обращается ко мне: – И все то, что я говорила тебе о всепрощении, об умении прощать и забывать чужие грехи, о том, что нужно сохранить свой брак, я тоже говорила от чистого сердца, совершенно искренне. Мне самой понадобились годы и годы для того, чтобы постичь все эти простые житейские истины. Вот и тебе я желаю того же: постичь и понять правду жизни во всей ее полноте.