– Но Спилберг же вас приглашает, – возражаю я, придвигаюсь поближе к Андерсону и кладу голову ему на плечо. И тут же в изнеможении закрываю глаза. Накопившаяся усталость буквально валит меня с ног. Минувшей ночью меня трижды будили телефонные звонки. Первый – около часа ночи, последний – в три часа. Снимаю трубку и слышу лишь гудки на другом конце провода. Словом, сон перебит, и я уже так и не смогла заснуть до самого утра. Лежала в темноте и гадала, кто это добивался разговора со мной посреди ночи. А может, просто ошиблись номером? Или Джинджер? Нет-нет, только не Джинджер! Тогда кто? Отец? Сама мысль об этом кажется абсурдной. Но вдруг? Ближе к утру я, снедаемая бессонницей, впала в самую настоящую ярость на саму себя. Сколько еще я буду носиться с этими детскими фантазиями о том, что мама не права, она ошибается, и рано или поздно отец после стольких лет разлуки объявится и даст о себе знать. В четыре часа утра поднимаюсь с постели и завариваю себе крепчайший кофе, самый крепкий из тех, что может вынести мой желудок. В пять утра перекочевываю на диван в гостиной и до момента прибытия Андерсона разглядываю картину отца, висящую над камином.

Водитель высаживает нас в самом начале Шестьдесят Шестой улицы неподалеку от знаменитого ресторана «Таверна на лугу». В тупике рядом со входом в Центральный парк стоят три экипажа с впряженными лошадьми. Лошади явно маются от безделья, вид у них какой-то подавленный, и они вяло переступают с ноги на ногу. Кучера в ожидании клиентов коротают время за сигаретой на ближайшей скамейке. Все дорожки и бордюры усыпаны ярко-желтой и оранжевой листвой. В воздухе пахнет чем-то горелым, будто кто-то поблизости жарит на огне тыквы, причем поднял трубу своей походной печки на такую высоту, что того и гляди скоро весь город пропахнет дымом. Джейми уже поджидает нас в компании моей матери и Рори. Обе они по очереди будут излагать свои версии моей истории, либо опровергая мои слова, либо соглашаясь с ними. Все трое машут нам руками, и мы направляемся прямиком к ним.

Мама в знак приветствия целует Андерсона, а меня начинает душить в своих объятиях. Я вдыхаю запах пачулей или чего-то, похожего на масло пачулей, и подавляю в самом зародыше позывы на рвоту.

– Нервничаешь? – интересуется у меня мама. – Просто я вспомнила, как ты заставляла себя расслабиться, если сильно нервничала, когда была подростком. – Я вырываюсь из ее объятий и смотрю на мать. – Тебя же могли вывести из себя любые пустяки! Мелочи. Разного рода идиосинкразия. – Мама хлопает в ладоши, и я отчетливо вижу, как дрожат ее руки. Она сама нервничает. – Ты тогда начинала петь. Тут же на ходу сочиняла свои песенки, подбирала мелодию, сама придумывала текст. Бывало, захожу к тебе в комнату накануне начала нового учебного года, или ты собираешься на какое-нибудь головокружительное свидание, или еще что, а ты стоишь у окна, погруженная в себя, и поешь.

– Спасибо, мама! – Я целую ее в щеку. Само собой, мне понятно и без слов, что мама изо всех сил старается мне помочь. Вполне возможно, музыка действительно способна расслабить меня. Ведь, по ее словам, когда-то она была для меня бальзамом от всех душевных ран. В любом случае я благодарна маме за этот бесхитростный совет. Оказывается, не так уж это и сложно – быть кому-то благодарной даже по пустякам. Чувствую, что новая Нелл и прежняя Нелл борются между собой в поисках компромисса, некоего усредненного варианта оптимальной линии поведения. Но сама я пока еще мечусь в неопределенности, не зная, к какому берегу пристать. Я снова целую маму. Еще одна благодарность за все в моей жизни, такой своеобразный акт признательности за то, что она для меня сделала.

– Конечно, это все мелочи, – повторяет мама, слегка пожимая плечами. – Но если это поможет тебе успокоиться и успокоить свои нервы, то почему нет?

– Я абсолютно спокойна, мама, но все равно спасибо.

Взмахом руки приветствую Рори. Она тоже здоровается со мной таким же способом, но без тени вызова или пренебрежения. Зато, глядя в сторону Андерсона, откровенно недовольно морщит свой носик. Последнее время между этими двумя чувствуется какое-то непонятное напряжение. Я эту странность подметила еще на открытии выставки в галерее. Внимательно щурюсь и иду напролом.

– С вами двумя все в порядке?

– В полном, – с ходу отбивает мою подачу Андерсон.

– Все о’кей! – торопится поддержать его Рори. – Чего ты там себе напридумывала?

У мамы звонит мобильний, и она тут же отключается от нас, чтобы поприветствовать своего драгоценного Тейта. Отходит в сторону, идет к лошадям, начинает гладить их, не переставая что-то щебетать в трубку. Я вижу, как она старательно обходит на своем пути кучу навоза, которую только что навалила одна из лошадей, пожалуй, самая крупная из всех. Вот в этом вся моя мама. С трудом сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться во весь голос. Но я просто улыбаюсь, наблюдая за тем, как она танцует вокруг кучи, стараясь не наступить на нее. Восхитительное зрелище. Воистину мамин оптимизм – это тот спасательный круг, который помогает ей держаться на плаву в любых обстоятельствах.

Андерсон ведет меня к скамейке, усаживает, садится рядом, полуобняв за плечи.

– Послушайте, Нелл. Прежде чем начнутся съемки, хочу поговорить с вами о Пейдж. – Некоторое время мы оба молча наблюдаем за тем, как ассистенты на площадке устанавливают свет, потом еще раз согласовывают маршрут моего передвижения. Мы будем важно прогуливаться по аллеям парка с востока на запад, чтобы в камеру попало как можно больше природы в ее плавном переходе от лета к осени, плюс выражение наших лиц. Такой стоицизм с налетом некоторой обреченности, что ли. Сколько подобных лиц мелькает на экранах телевизоров во всех новостных программах. Особенно когда речь идет о человеческой жизни, которая вдруг в одночасье летит под откос, а то и вовсе превращается в кучу дерьма. Вот безутешная вдова рыдает на берегу озера, скрестив руки на груди и слепо уставившись на водную гладь. А вот мать солдата спешит куда-то по улице. Ее тревога читается по глубоко запавшим глазам, ее отчаяние подчеркивают плотно поджатые губы и вскинутая челюсть.

– А кто эта Пейдж? – спрашиваю я.

– Пейдж Коннор. Та журналистка, которая приходила к вам в галерею на открытие выставки и добивалась интервью. Она работает на «Пейдж сикс».

– Что за журналистка? – немедленно подает голос Рори. Природное любопытство берет в ней верх. Да и что за секреты могут быть у нас с Андерсоном, в которые не посвящена моя младшая сестра?

– Ты ее не знаешь! – немедленно парирует Андерсон. – Она не присутствовала на вернисаже. И вообще, она не из тех, кто интересуется искусством.

– Ты поменьше выпендривайся, ладно? Не строй тут из себя умника! – тут же вспыхивает в ответ Рори.

– А что я такого сказал? – обижается Андерсон. – Подумаешь, цаца какая. Ты тоже не бросайся всякими обидными словечками, ладно?

– Не терплю намеков на то, что я, как продажная девка, бросаюсь на каждого журналюгу с просьбой, чтобы он написал про нашу галерею. Если хочешь знать, с той выставки мы продали все полотна до единого. Можно сказать, обновили свой собственный рекорд.