Но ему пришлось оставить ее: его ждали три операции. Когда он вернулся, у кровати Фриды, по-прежнему лежавшей без сознания, стояла госпожа Шульман. Вероятно, она сама, узнав, что Исмаил на операции, кое-как, со своим ломаным турецким, отыскала дочь.

Высокая, довольно полная и яркая женщина, какой он запомнил ее с их встречи, казалось, сгорбилась и постарела. Исмаил подошел к ней.

– Она открывала глаза?

– Нет-нет, сынок, она лежит с закрытыми глазами с тех пор, как я приехала. – Голос ее дрожал. – Исмаил, она выживет? Она поправится? Что ты сказал?

Что-то растаяло внутри Исмаила. Эта женщина назвала его по имени и на «ты» вовсе не потому, что плохо знала турецкий. Она обратилась к нему с любовью и нежностью. Он почувствовал, как в глазах защипало.

Он сглотнул.

– Пока ничего не ясно, но мнение профессора обнадеживает. Мы очень внимательно наблюдаем за ней. Мой вам совет – конечно, если вы примите: отправляйтесь домой и немного отдохните. А я проведу с ней ночь.

– Как ты пробудешь всю ночь без сна, сынок? Тебе же будет плохо!

– Я отвезу ее в мой кабинет. За много лет я уже привык, не беспокойтесь: дремлю на стуле, просыпаюсь, пишу отчет об операции. Но если бы вы могли быть здесь завтра в девять, было бы очень хорошо. Позовите меня, как только приедете. Если мне не назначат операцию, я вас встречу.

Некоторое время он смотрел ей вслед. Несмотря на возраст, ее прямая осанка напоминала осанку Фриды.

Все, что можно было сделать для его возлюбленной, было сделано. Он призвал на помощь все свои силы, знания и опыт. Теперь все в Божьих руках. Бога или какой-то иной сверхчеловеческой силы. Потому что никто не знал пределов сынов человеческих так хорошо, как Он.

Чувствовал он себя совершенно разбитым. Однако ему пришлось бодрствовать всю ночь, проверяя пульс Фриды. Не могло быть и речи о том, чтобы передать эту работу кому-то другому. Сигарета. Ему срочно нужна сигарета. Однако Исмаил был против того, чтобы курить в операционной и больничных палатах, хотя большинство врачей курили совершенно спокойно. Он бросился на балкон, прикурил и сделал несколько глубоких затяжек. Минуту или две он наблюдал, как солнечные лучи падают на сады Ланги, на старые деревянные дома и окрашивают Мраморное море в оранжево-красный цвет. Он немного успокоился. Затем вернулся в комнату и придвинул стул к кровати. Он взял руку Фриды в свою и стал нащупывать пульс. Измерил температуру, поцеловав лоб губами, как это делала мать в его детстве. В комнате было темно. Снаружи доносились обычные ночные звуки больницы, но сюда никто не входил. Он мог плакать. По его щекам непрерывно текли слезы.

Он проснулся словно от удара, все еще держа руку Фриды в своей. Он чуть не потерял сознание. Все тело болело, особенно спина и шея. Скоро утро, начнутся операции, ему нужен был отдых. Но он боялся, что, если он отпустит Фриду, она соскользнет в неизвестность.

Послышался азан. В этот самый момент Исмаил по старой, еще с детства, привычке привел себя в порядок. Черный цвет высокого окна сначала стал темно-серым, начал светлеть, пока не превратился в жемчужный… Тусклый свет зари сменил мертвую тьму ночи. Санитары топали по коридорам. Дежурный торопливо сообщал медсестре, что сыворотка закончилась. Стонущего больного пронесли мимо на носилках. Карета скорой помощи въехала в ворота больницы…

Исмаил привел в порядок одежду, выпил воды. Сейчас ему предстояло дежурство в приемном покое. Затем осмотр и перевязка прооперированных, консультация с профессором и, наконец, несколько операций подряд. Он будет проверять Фриду, как только выдастся свободная минута.

Перед тем как уйти, Исмаил еще раз осмотрел ее. Дыхание было спокойным, как если бы Фрида спала глубоким сном. Ее общее состояние казалось лучше, чем вчера…

«Фрида, я вернусь к тебе через пару часов», – прошептал он, надеясь, что она услышит. Но, не видя никакой ответной реакции, он на мгновение почувствовал, как кровь отливает от сердца. Этого не произойдет, этого не произойдет, он не потеряет ее… Он должен сделать что-то прямо сейчас! Перенести ее в операционную, вскрыть черепную коробку, попытаться решить проблему, увидев воочию и потрогав руками…

Нет, сейчас остается только ждать. Если в течение первых трех критических дней не разовьется отек мозга, если не будет расти внутричерепное давление, если не будет кровотечения… Только беспомощно ждать. Самое тяжелое для него состояние.

Но в последующую неделю картина стала улучшаться. Теперь Фрида отвечала на раздражители неопределенными звуками и стонами. Еще через день или два она открыла глаза от боли, и первым, кого она увидела, был Исмаил. На следующий день она заговорила, и однажды утром, примерно через две недели после аварии, она смогла произнести первую осмысленную фразу.

С этого момента Фрида на удивление быстро пошла на поправку.

Время строить

Сентябрь 1946, Мода

Будапешт,

август 1946

Фрида, дорогая моя сестричка,

Наконец-то я в Будапеште, и Ференц со мной. Мы прибыли неделю назад и поселились в старом еврейском квартале, в доме его родителей. Чувствую себя как во сне. Все так стремительно случилось, в голове не укладывается, как можно пережить столько всего за такое короткое время.

Прождав некоторое время в кибуце у тети Сары в Палестине (жизнь в кибуце достойна отдельного письма, а я пока хочу сообщить вам новости), я села на корабль до Пирея. В Афинах я пересела на поезд до Бухареста, где мы наконец воссоединились с Ференцем. Из Румынии мы направились прямиком в Будапешт.

В поезде со мной случился почти анекдот, уверена, он вас тоже рассмешит.

Как только мы устроились в купе, к нам вошел молодой советский солдат и стал проверять наши паспорта. Увидев мой, он был явно ошарашен и заговорил со мной по-русски:

– В вашем паспорте указано, что вы гражданка Испании, но родились в Одессе.

– Да.

– И стоит штамп о выезде из Турции.

– Точно!

– Насколько я понимаю, сейчас вы едете из Палестины.

– Все верно.

– Но вы пробыли какое-то время в Афинах, а потом в Бухаресте!

– Да.

– Ну а куда сейчас вы направляетесь?

– В Будапешт.

– Зачем?

– Как вы уже поняли, мой муж венгр, и мы хотим начать там новую жизнь!

– Понимаю, мадам. Но я должен задать вам последний вопрос. Простите, но вы мешуге?[71]

Мы с Ференцем еще долго смеялись, но больше от усталости и