– А Арина Иванова чем вам помешала?

«Не только Арина, – подумал Ник, неприязненно глядя на Ковалева. – Я понял, что тот кавказец делал с „Тойотой“ Светы Никодимовой. И специально позвонил Платову. Какая девочка не побежит посмотреть, что стало с ее машинкой? Почему, почему… Потому что я их всех ненавижу! Моделей! И если бы меня не поймали – этот смертельный марафон продолжался бы до бесконечности! Я приехал из Парижа, и первым, кого увидел в клубе… Нашем, как я думал, клубе. Том месте, куда приходил, вспоминая неповторимый, самый сладкий миндальный поцелуй. Был Санька! Он обнимал женщину! Целовался с манекенщицей! Холеные тупые сучки! Я почти смирился с тем, что они выигрывают. Кто знает фотографов, снимающих Клавдию Шиффер или Синди Кроуфорд? Никто. Они звезды, мы так, сопутствующее приложение. Но Санька с моделью – этого я не смог вынести. Я мог бы смириться с отсутствием славы. Но когда украли моего мальчика… Да, мне рассказывали, что у него есть не только друзья, но и подруги. Но одно дело – знать это теоретически. Надеяться, что мои знакомые ошиблись. Или даже специально оговорили Саньку. С них станется! Наша среда – серпентарий, клуб заклятых врагов, умилительно целующихся при встрече и мысленно выливающих ведро помоев. Одно дело – знать. И совсем другое – видеть все своими собственными глазами. Его чувственные губы, целующие накачанный силиконом рот. Его нежные ладони, обнимающие женскую талию. Тень от длинных ресниц на белоснежной юной коже. Когда Саньке хорошо, он закрывает глаза. Я вижу тень. Ему хорошо с какой-то дылдой-девкой-сучкой… Во мне всегда жила ненависть к этим девицам. Ненависть, которую я пытался по профессиональным соображениям превратить в симпатию. Иногда это получалось. Но ненависть не переставала быть ненавистью. Я почувствовал: во мне словно прорвало плотину, я не могу больше сдерживаться, я хочу их уничтожать. Всех! Безо всякой жалости! В нормальных, обычных женщинах нет ничего такого, что вынуждало бы испытывать по отношению к ним омерзение. Они рожают детей, заботятся о своих мужьях. Все правильно, так и должно быть. Но модели – не женщины, это какая-то другая мерзкая субстанция. Корыстная и расчетливая. Они продают свои тела тем, кто готов заплатить дороже. Они делают пакости друг другу. Убивая Арину, я делал мир чище. Провидение всем нам посылает знаки. И в моей судьбе все так переплелось не случайно. Я встал на этот путь, стремясь не допустить исторической несправедливости. Но на самом деле то была не только месть за предков. Моя миссия заключалась в том, чтобы уничтожить вертлявых жалких гадин, порочащих и дискредитирующих природу, естественный порядок, предназначение…»

Фотограф со вздохом сказал:

– Ну, напишите что-нибудь в этом вашем протоколе. Я не буду отвечать на этот вопрос по поводу Арины. Вы все равно не поймете.

– Это точно, – тихо произнес Ковалев, потирая переносицу. – Вы, Перьев, по степени цинизма перещеголяли всех преступников, которых мне довелось отправить за решетку. И изобретательности вам не занимать. Почему ваши соседи уверяли, что в ночь убийства Натальи Захаровой вы находились в своей квартире?

– Я опять включил диктофонную запись. Дом панельный. Они слышали, что я напеваю. Перед уходом еще поставил музыкальный центр на таймер, он должен был включиться через час после моего ухода. Из квартиры вышел в коротком мужском парике, в костюме, хотя обычно предпочитаю спортивный стиль одежды. Я рассчитывал, что Легков в больнице, а, значит, Наташа у себя. Петр не любил, когда она оставалась в его квартире. Боялся, что Захарова меня не впустит, но она пригласила пройти. Потом я понял, почему женщина не испытывала страха. Когда я открыл ее почту, там было два письма – мне и Платову… Едва я успел вытереть посланное мне письмо, в дверь позвонили. Я стоял за шторой, когда появился Дмитрий. После того, как он, тоже удалив письмо, ушел, я бросился за ним следом. Но, к счастью, посмотрел в окно на лестничной клетке, увидел входящего в подъезд мужчину с собакой, поднялся на несколько пролетов вверх… Знаете, я давно опасался Наталью. Она как-то нашла диктофон и чудом не нажала на кнопку воспроизведения. Потом перед показом я не удержался, подправил Арине макияж. В кармане лежало снотворное, я знал, что убью ее. Соблазн прикоснуться к лицу, которое вот-вот застынет в смертельной маске, оказался сильнее доводов рассудка. Я начал накладывать ей косметику и потом испугался, что Захарова станет меня подозревать. Ведь Наталья мельком видела меня, когда я, загримированный под женщину, покидал агентство, чтобы убрать Весту.

Следователь положил под язык таблетку валидола и пробормотал:

– Перьев, вы чудовище. Как можно вот так хладнокровно убивать девушек, женщин. Они ведь не сделали вам ничего плохого…

– Вам этого не понять, – повторил Ник.

Он жалел только об одном. Перед началом допроса Ковалев позвонил в больницу и выяснил: Лика Вронская осталась в живых. Какая жалость. Когда на поминках прозвучали ее реплики о том, что она знает, кто убийца, Ник ни на секунду не заподозрил подвоха. Потому что бабы – дуры, они вечно трещат без умолку. К тому же один раз она его уже озадачила, сказав, что у нее имеются соображения по поводу убийств. Он встретился с ней и решил: девчонка ни о чем не догадывается. А зря. Эту суку не следовало недооценивать…

Лика Вронская шла по коридору агентства «Supermodels». Из-за полуоткрытой двери демонстрационного зала раздавался Ирин голос:

– Ты моя красавица, ножки вот так должны двигаться. Прямая спинка, прямая! Молодец, моя звездочка! И глазками по сторонам похлопай! Улыбочка! Отлично, солнышко!

Вронская заулыбалась и подумала: «А где грозное кукусики ? И выражение лица, приятное для людев ? И парочка непременных „дура, идиотка, пузо подтяни, уродина“? Светится от счастья. Порхает, летает. Агентство свое с платовским объединять надумала. Пусть все у них получится. К тому же есть ради кого стараться. Лерка ни на шаг от них не отходит. Словно боится, что опять поругаются».

В гримерное кресло Лика опускалась с тяжелым сердцем. Наташин портрет на стене. Какая нелепая смерть…

– Здравствуйте, я Люба. Мне Ирина Алексеевна сказала, что вы подъедете.

Новая гримерша улыбнулась так искренне, что Лика тоже заулыбалась сквозь набегающие на глаза слезы.

– Что будем делать? Дневной макияж, вечерний?

– Не знаю, – Лика пожала плечами. – Меня на телевидение позвали. Времени еще куча, решила приехать в «Останкино» уже с «лицом». Меня там как-то один раз так нарисовали, что бабуля позвонила и сказала: «Внученька, мы с тобой выглядим ровесницами». Мне нужен грим, который устроит телевизионщиков, но при этом не даст повода для ехидства бабуле.

– Поняла. Отдыхайте, – сказала Люба, выливая на ладонь немного тонального крема. – Не волнуйтесь, все будет в порядке. Я сама сегодня тоже такая взволнованная. От мужа ушла к любимому человеку. Мы сняли квартиру, и сегодня он туда придет.

– А дети есть у вас? – поинтересовалась Вронская, мысленно радуясь: тональный крем легкий-легкий, совсем не чувствуется на коже.