«Придя к власти, — назидательно писала сестре Памела, — Гитлер принял уполномочивающий акт, который в Германии называется Gesetz zur Behebung der Not von Volk und Reich, что переводится примерно как „Закон о помощи народу и рейху“. Довольно изобретательное обозначение разгрома демократии».

Урсула беззаботно ответила: «Демократия восстановится, так бывает всегда. Пройдет и это».

«Но не само собой», — ответила Памела.

Сестра предвзято относилась к Германии, но стоило ли воспринимать это всерьез, если впереди ждали долгие жаркие дни, когда можно лениво нежиться на солнышке у городского бассейна или на речке в компании Вальтеров, Вернеров, Куртов, Хайнцев и Герхардов. Урсулу поразило, что эти парни разгуливали там чуть ли не нагишом — в коротких шортах и бесстыдно куцых плавках. И вообще немцы, как она убедилась, ничуть не стеснялись прилюдно оголяться.

У Клары была и другая, более интеллектуальная компания — ее друзья по художественному училищу. Эти в основном предпочитали собираться в полутемных прокуренных кафе или в своих запущенных квартирах. Все они пили, дымили без продыху, вели долгие разговоры об искусстве и политике. («В общем и целом, — заключила Урсула в письме к Милли, — эти два круга людей дают мне всестороннее образование!») Друзья-художники, шумные и строптивые, похоже, не любили Мюнхен, считая его рассадником «мелкобуржуазного провинциализма», и поговаривали о переезде в Берлин. Они подолгу толковали о необходимости решительных действий, хотя сами, по наблюдениям Урсулы, практически бездействовали.

Клару тоже охватила инертность, но иного рода. Жизнь ее «зашла в тупик» по причине тайной влюбленности в одного скульптора, ее бывшего преподавателя, который сейчас уехал на семейный отдых в Шварцвальд. (Она неохотно призналась, что «семейный отдых» предполагал компанию жены и двоих детей.) Клара, по ее словам, ждала, что эта ситуация каким-то образом разрешится. Не надо ждать, думала Урсула. Впрочем, ей ли судить.

Сама Урсула, конечно же, оставалась девственницей, «невинной», как сказала бы Сильви. Не по каким-то моральным соображениям, а просто потому, что еще не полюбила.

— Любить необязательно, — смеялась Клара.

— Допустим. Но очень желательно.

Вместе с тем она, как магнит, притягивала к себе всяких гнусных типов — того попутчика в купе, чужака на тропинке — и огорчалась, что они читают в ней нечто такое, чего сама она прочесть не могла. А ведь по сравнению с Кларой и ее богемными друзьями, а также однокашниками отсутствующего Гельмута (на самом деле прекрасно воспитанными) она вела себя по-английски чопорно.

Ханна и Хильда позвали Клару и Урсулу на стадион, где планировалось какое-то мероприятие. Урсула по неведению решила, что это будет концерт, но попала на митинг гитлерюгенда. Вопреки оптимистичным прогнозам фрау Бреннер, Союз немецких девушек ничуть не ослабил интереса Хильды и Ханны к мальчикам.

Для Урсулы эти веселые, крепкие парни были все на одно лицо, но Хильда и Ханна оживленно и неутомимо высматривали среди них друзей Гельмута — все тех же Вальтеров, Вернеров, Куртов, Хайнцев и Герхардов, которые слонялись у бассейна, считай, нагишом. Сейчас, одетые в безупречную форму (кстати, тоже включающую шорты), они напоминали рьяных и очень активных бойскаутов.

Под аккомпанемент духового оркестра митингующие маршировали и пели; ораторы произносили речи, пытаясь (безуспешно) подражать выспреннему стилю Фюрера; потом зрители повскакали с мест и затянули «Deutschland über alles». Урсула, не зная слов, тихонько пела гимн «Тебя недаром славят» на дивную музыку Гайдна, совсем как на школьном построении. После этого все стали салютовать с криками «Sieg Heil!», и Урсула с удивлением поймала себя на том, что делает то же самое. Клара корчилась от смеха, но сама, по наблюдению Урсулы, тоже вскинула руку.

— Чтобы не выделяться, — небрежно сказала она. — А то еще по голове дадут на обратном пути.

Нет уж, спасибо, Урсула не имела ни малейшего желания торчать дома с Бреннерами-старшими, Vati и Mutti, в душном, пыльном Мюнхене, и Клара, порывшись в своем гардеробе, подобрала для нее предусмотренные уставом темную юбку и белую блузку, а вожатая по имени Адельхайд принесла походную куртку цвета хаки. Форму дополнил треугольный галстук, стянутый плетеным кожаным шнурком. Урсула сочла, что вид у нее довольно бравый. Она даже пожалела, что никогда не состояла в рядах герлскаутов, хотя и подозревала, что там от нее потребовалось бы не только щеголять в форме.

В Союзе немецких девушек можно было состоять только до восемнадцати лет, так что ни Урсула, ни Клара уже не подходили по возрасту: они, по словам Ханны, считались «старушками», alte Damen. Урсуле казалось, что девичьему отряду сопровождающие не нужны, потому что Адельхайд управлялась со своими подопечными не хуже, чем овчарка со стадом. Своей точеной фигуркой и нордическими льняными косами Адельхайд напоминала юную богиню Фрейю, явившуюся с поля Фольквангр. Живая наглядная агитация. Чем, интересно, она собиралась заниматься после восемнадцати лет, выйдя по возрасту из Союза немецких девушек?

— А что тут думать: вступлю в Национал-социалистическую женскую лигу, — говорила она; на ее изящно очерченной груди уже красовался маленький серебряный значок в виде свастики, рунического символа приобщенных.

Зайдя в вагон поезда, все уложили рюкзаки на багажные полки и к вечеру добрались до альпийской деревушки вблизи границы с Австрией. От станции они строем (и, конечно, с песней) двинулись в сторону турбазы. Местные жители останавливались поглазеть; некоторые встречали их одобрительными аплодисментами.

В общей спальне было не повернуться от двухъярусных коек, по большей части уже занятых. Вновь прибывшие теснились как сельди в бочке. Клара и Урсула решили занять брошенный на пол матрас.

На ужин все потянулись в столовую, уселись за длинные деревянные столы, и каждая получила стандартную, как потом выяснилось, порцию супа, сухарь и ломтик сыра. Завтрак состоял из ржаного хлеба с сыром, джема и чая или кофе. На свежем горном воздухе у них разыгрался аппетит, и они подчистили все до крошки.

Деревенька и ее окрестности представляли собой идиллическое зрелище; неподалеку стоял маленький замок, куда им разрешалось ходить. В его холодных, промозглых залах было выставлено множество рыцарских доспехов, знамен и геральдических щитов. Жить там было бы, наверное, очень неуютно.

Они совершали однодневные походы вокруг озера или по лесу, а назад добирались на попутных фермерских грузовиках или на телегах с сеном. Как-то раз, прошагав вдоль русла реки, они вышли к изумительному водопаду. Клара захватила с собой блокнот для рисования, и живые, сделанные на скорую руку наброски угольным карандашом получились куда более трогательными, чем ее живописные полотна.

— Ach, — сказала она, — какие же они gemütlich.[53]Мещанские рисуночки. Друзья поднимут меня на смех.