Пчелы выводили свою летнюю колыбельную, и Урсула, сидящая под сенью яблони, отложила в сторону «Маркизу фон О.». Сквозь полуприкрытые веки она следила за крольчонком, который в нескольких метрах от нее мирно жевал траву. Либо он ее не замечал, либо проявлял недюжинную храбрость. Морис, наверное, давно бы его застрелил. После окончания университета ее старший брат приехал домой, чтобы скоротать время перед стажировкой, и теперь всем своим видом и поведением изображал, что умирает от скуки. («Мог бы устроиться куда-нибудь подработать, — сказал Хью. — История знает случаи, когда энергичные молодые люди находили себе работу на лето».)

Морис настолько истомился, что даже пообещал научить Урсулу стрелять, причем согласился, вопреки своему обыкновению, использовать в качестве мишеней старые бутылки и жестянки, а не живность: кроликов, лисиц, бобров, голубей, фазанов; как-то раз он подстрелил олененка, чего Памела с Урсулой ему не простили. Стрелять Урсуле нравилось, если, конечно, мишенью служило что-то неживое. Она довольствовалась старым дробовиком, принадлежавшим Хью, а у Мориса была великолепная винтовка «пэрди», подарок от бабушки к совершеннолетию. Аделаида уже не один год твердила, что вот-вот умрет, но, как говорила Сильви, «до сих пор не сдержала обещания». Свои дни она доживала в Хэмпстеде — «как гигантская паучиха», содрогалась Иззи, приступая к телячьим котлетам а-ля Рюсс, впрочем такую реакцию могли вызвать и сами котлеты. В кулинарном репертуаре миссис Гловер они занимали не самое почетное место.

Сильви и Иззи роднило только одно: антипатия к матери Хью.

— Она ведь тебе тоже приходится матерью, — указывал Хью сестре, а та отвечала:

— Ничего подобного: меня нашли на обочине. Она сама так говорила. Дескать, я была такой дрянной девчонкой, что даже цыганам не сгодилась.

Понаблюдав, как сын с дочерью упражняются в стрельбе, Хью сказал:

— Ну и ну, медвежонок: ты настоящая Энни Оукли.{103}

— Вот что я тебе скажу, — голос Сильви вывел Урсулу из полудремы, — таких длинных, беспечных дней в твоей жизни больше не будет. Тебе сейчас кажется иначе, но больше они не повторятся.

— А вдруг я сказочно разбогатею, — возразила Урсула. — Тогда смогу целыми днями бездельничать.

— Возможно, — ответила ей Сильви, — но лето все равно когда-нибудь кончается. — Опустившись рядом с Урсулой, она взяла в руки лежавший на траве томик Клейста. — Самоубийственный романтик, — пренебрежительно заклеймила она. — Ты не передумала заниматься современными языками? Хью считает, что от латинского будет больше пользы.

— Какая же от него польза? На нем никто не говорит. — Этот вялотекущий спор мирно длился все лето; Урсула потянулась. — Вот поеду на год в Париж и буду там говорить только по-французски. От этого действительно будет польза.

— Еще не хватало, в Париж, — повела плечами Сильви. — Париж не заслуживает своей славы.

— Тогда в Берлин.

— В Германии творится бог весть что.

— В Вену.

— Чопорный город.

— В Брюссель, — не сдавалась Урсула. — Против Брюсселя возразить нечего.

В самом деле, Сильви не нашла, что на это возразить, и их воображаемая поездка по Европе бесславно завершилась.

— Сначала нужно университет окончить, — сказала Урсула. — Сколько лет пройдет, рано еще волноваться.

— Разве тебя в университете научат быть женой и матерью?

— А если я не захочу быть женой и матерью?

Сильви рассмеялась.

— Говоришь всякую ерунду просто из духа противоречия. На лужайке будет чай, — добавила она, неохотно поднимаясь. — И кекс. И, к сожалению, Иззи.

Перед ужином Урсула пошла прогуляться по дороге. Впереди радостно трусил Джок. (На удивление веселый пес; трудно было поверить, что Иззи сделала такой удачный выбор.) Когда летом стояли такие вечера, Урсуле хотелось побыть одной.

— О да, — сказала Иззи, — в твоем возрасте девушку буквально одолевает возвышенное.

Урсула не вполне понимала, что имелось в виду («Никто и никогда не понимает, что она имеет в виду», — говорила Сильви), но чуть-чуть догадывалась. В дрожащем воздухе было разлито ощущение неизбежности, которым полнилась грудь, как будто в ней ширилось сердце. Высокая святость — только так Урсула могла это описать. Наверное, размышляла она, к ней с каждым днем приближалось будущее.

Ей было шестнадцать, очень важный рубеж. Она уже целовалась — с другом Мориса, американцем, который чем-то ее растревожил. «Только один раз», — предупредила она и почти сразу его оттолкнула: он позволил себе лишнее. К сожалению, парень не удержался на своих могучих ногах и навзничь рухнул в кусты кизильника — зрелище было жалкое и унизительное. Когда Урсула поделилась с Милли, та покатилась со смеху. Но все равно, сказала ей Милли, это считается.

Она дошла до станции, где помахала Фреду Смиту; он приподнял форменную фуражку, как будто Урсула была взрослой. Неизбежность осталась неизбежностью и даже немного отступила, когда его паровоз — чух-чух-чух — продолжил путь в Лондон. На обратном пути Урсула встретила Нэнси, собиравшую какие-то листья для гербария, и та за компанию пошла вместе с ней к дому. Вскоре с ними поравнялся Бенджамин Коул. Он слез с велосипеда и сказал:

— Разрешите вас проводить, милые дамы? — Прямо как Хью; Нэнси захихикала.

Урсула порадовалась, что от предзакатной жары у нее разрумянились щеки: она почувствовала, что краснеет. Отломив веточку от живой изгороди, она принялась обмахиваться (без толку). Не так уж она ошибалась насчет неизбежности. Бенджамин («Зовите меня Бен, — попросил он. — Только родители называют меня полным именем») дошел с ними до калитки Шоукроссов и сказал:

— Ну что ж, всего доброго.

А потом снова оседлал велосипед, хотя и был в двух шагах от дому.

— Ой, — зашептала Нэнси, обидевшись за подругу. — Я думала, он тебя проводит, чтобы вам наедине остаться.

— Неужели по мне что-нибудь заметно? — спросила Урсула, пав духом.

— Еще как. Ну, ничего. — Нэнси погладила ее по руке, как будто это она, а не Урсула была четырьмя годами старше. А потом: — Поздно уже. Как бы ужин не пропустить.

Сжимая в руке свои драгоценные находки, она вприпрыжку побежала к дому и запела: тра-ля-ля. Нэнси и впрямь была из тех, кто распевает «тра-ля-ля». Урсула и сама хотела бы стать такой. Она уже развернулась, чтобы продолжить путь (ей тоже не улыбалось остаться без ужина), и вдруг услышала бешеную трель велосипедного звонка: Бенджамин (Бен!) сломя голову несся обратно.

— Чуть не забыл, — сказал он, — у нас на следующей неделе, в субботу, будет домашний праздник, мама велела тебя пригласить. У Дэна день рождения, и она хочет разбавить мальчиков девочками — прямо так и сказала, если я ничего не путаю. Мама имела в виду тебя и Милли. Нэнси мала еще, правда ведь?