Снял первую стружку, установил резец на второй заход и почувствовал, что кто-то сзади за ним наблюдает.

— Обожди, парень. Так ты одну норму выполнишь, а на нашем участке никто не дает меньше двух.

Это сказал сосед слева, на вид такой хмурый, безразличный ко всему, в руках он держал резцы и приспособление — круглую крышку с шестью прорезями и зажимными гайками.

— Открывав тумбочку.

Сафар попридержал непослушную дверцу, догадываясь и еще не веря, что ему дарят набор резцов. Но это именно так и было. Положив резцы нас нижнюю полку, сосед сказал:

— Счастливые резцы, это тебе на развод.

— Я же не постоянный. У вас только практику прохожу.

— Нет, парень, в нашем третьем механическом нет временных. Если кто к нам пришел, от нас не уйдет.

Иван Захарович — так звали соседа — легонько повернул Сафара к тумбочке, вложил в прорези шесть клапанов, завернул ключом зажимные гайки.

— Понятно? Ну, теперь действуй.

Ничего в жизни училища не изменилось. После завтрака и утренней линейки группы расходились по аудиториям, мастерским. И все же чувствовался наступающий праздник. В клубе монтеры заменяли устаревшую проводку прожекторной линии, прокладывая вместе ветхого шнура свинцовый кабель. Максим Ильич опять в актовом зале беззлобно поругивался с полотерами, Антонина Осиповна переселилась в портновскую мастерскую. Ее тревожило, что не у всех первогодков пригнана парадная форма. Иван Спиридонович производил примерку, намечая мелом, где укоротить, а то и выпустить запас.

В клубной половине шли репетиции. Драматический кружок ставил комедию «Слава», группа сольного пения готовила сцену из оперы «Князь Игорь». Духовой оркестр уединялся в надстройку над прачечной, разучивая марши. От разноголосых звуков дребезжали стекла и в нижнем этаже.

Училище готовилось к шестому выпуску своих питомцев. Пройдя квалификационную комиссию, выпускники сразу повзрослели, в их поведении появилась необычная степенность. В перемену, если они и выходили в парк, на двор, то разве за тем, чтобы понаблюдать, как резвятся их младшие товарищи.

В радостные хлопоты непрошенно заглядывала и печаль — неизменная спутница всех проводов. Сколько пережито за минувшие два года! На столе директора лежала стопка дипломов и рядом книжки нарядов Министерства трудовых резервов. Документы пробуждали у Николая Федоровича странное чувство радости и грусти. Он хорошо помнит, как вначале подростки, робко подходили к станкам, с неуклюжей старательностью управляли суппортами, как красивыми стружками набивали карманы халатов к негодованию сестры-хозяйки.

Слесарные ученики скашивали углы на гайках для паропровода, где точность определяется «на глазок». Хорошо помнит он хромоногие табуретки — первые работы модельщиков и невольно сравнивает с ними отливку корпуса водопомпы с несколькими выступами и наклонными отверстиями, сделанную по модели Глобы.

Давно ненужной стала Сафару деревянная подставка у его станка. Трудно узнать в Оленьке девочку-подростка из детского дома. Как она выросла, похорошела! Минувшей весной комсомольская газета «Смена» поместила портрет Оленьки — отличницы учебы. И пошли письма ворохами. Много неприятных часов пережил тогда Николай Федорович. А началось это вот с чего. Андрей Матвеевич, зайдя в канцелярию, увидел, что машинистка стоит у окна и вслух читает на конверте стихотворную надпись:

За околицей отцветает рябина,

Лед на сердце комом лег…

Под стихотворной строфой на конверте было нарисовано сердечко, пронзенное стрелой. Имя и фамилия Оленьки были написаны цветными карандашами.

Когда Андрей Матвеевич положил директору на стол пачку писем, у Николая Федоровича появилось желание швырнуть всю пачку в огонь, но он вовремя спохватился. Письмами вправе распорядиться только сама Оленька.

Аня сбегала за Евгением Владимировичем. Молча сидел он у стола, перебирая конверты, и горько пожалел, что пустил фотокорреспондента в мастерскую. С Оленькой вызвалась поговорить Мария Ивановна. Девушка пришла в кабинет директора, переворошила конверты и удивленно вскрикнул:

— Неужели это все мне?

Затем она разделила всю пачку на две части, одну передала Николаю Федоровичу, другую Евгению Владимировичу.

— У меня от вас секретов нет. Прочитайте. Хорошие письма отдайте мне, — Оленька смущенно затеребила выпорхнувший из-под халата бант и тихо добавила: — плохие жгите.

Оленьке отдали письма от ремесленников и ее сверстниц — учениц школ, три бросили в мусорную корзину, автору одного письма Николай Федорович сам написал ответ: «Старый осел. Прошу оставить в покое мою ученицу. Иначе я вынужден буду отправить письмо в трест, пусть сослуживцы по достоинству оценят ваши никчемные вирши и осудят ваши гаденькие мыслишки…»

Андрей Матвеевич хотя и ни разу не видел старшего экономиста из рыбного треста — автора письма, но ясно представлял себе этого стареющего хлюпика.

Грустил последние дни и Евгений Владимирович, поглядывая на своих питомцев. За станками теперь стояли не ученики, а настоящие токари. От высокой скорости сливались угловатые очертания отливок, поковок. Ему пришла в голову забавная мысль: он может уйти из мастерской на час-два, и ничего не случится. Не начнется в проходах игра в футбол, а было время… «Запрещаю играть», — Евгений Владимирович улыбнулся, вспомнив начальные слова своего первого распоряжения по мастерской. Два года не прошли бесследно и для мастера, на голове прибавилось седых волос, пришлось заменить стекла в очках на более сильные. Зато какая выпала награда за труд — заводы ссорятся из-за его питомцев! В большую жизнь уходят токари шестого выпуска. Отложив чертеж, Евгений Владимирович мысленно рисует себе такую картину: вот Вадим входит в светлый заводский цех, поглядев на работу ремесленника, рабочие говорят: «Узнаем бушуевский почерк!» А если питомцу выпадет путевка в незнакомый город — и там добрым словом обмолвятся: «Паренек ленинградской закваски, чуют руки станок…»

В этих мечтах, простых и счастливых, молодеет старый мастер и хочет, чтобы летние каникулы стали покороче — сиротливо ему без учеников.

Евгений Владимирович тайно готовил каждому выпускнику подарок от себя — набор резцов. И вот, за неделю до выпускного вечера, опять случилась беда.

Училище изготавливало приборы для Северного флота. Вадим и Георгий работали на обточке малых валиков, Антон производил чистовую отделку.

На заседании праздничной комиссии Антона задержали. Не желая отставать от товарищей, он после ужина вернулся в мастерскую. Через два часа на тумбочке Георгия было уже пусто, Антон начал брать детали с рабочего места Вадима. Сверяя размеры, Антон поднес к лампе чертеж и невольно вздрогнул, стало жарко, задрожали руки. На синьке, под масляным пятном после двойки и запятой явственно выступала единица. Ошибка! На одну десятую миллиметра сточено металла больше, чем требовалось по замыслу конструктора. Две недели он, Антон, портил работу своих товарищей. Разжав центры, схватив валик и чертеж, Антон кинулся во второй этаж, громко повторяя:

— Что я